Последняя ночь

— Ну?

— Ей-ей. Только ты тише, не ори.

Я радостно открыл дверь землянки.

В углу под иконой сидел Анисим Иванович, а напротив, спиной к двери, лысый белогвардеец. Синие погоны его чуть выгнулись на плечах, защитного цвета солдатская рубаха была перехвачена широким ремнем.

Я в страхе попятился назад.

Белогвардеец обернулся, и я узнал в нем дядю Митяя; только он сильно похудел, и черных, как уголь, усов не было.

Я бросился к нему, но меня остановили погоны.

«Неужели он стал беляком?» подумал я.

Дядя Митяй склонил голову набок. Нахмурил правую бровь так, что она почти закрыла глаз, а левую, наоборот, высоко поднял вверх, губы вытянул трубочкой. Посмотрев так, он вдруг громко рассмеялся и протянул мне свою огромную ладонь:

— Здор'oво, герой революции!

С горечью я взглянул на Ваську, на него. Я помнил моего отца, сожженного белыми казаками, и мать, уведенную ими. Я хорошо помнил это и считал беляков своими смертельными врагами.

— Дядя Митяй, ты теперь беляк, да? — спросил я, готовый заплакать от обиды.

Он взял под козырек, сильно выпятил живот и отрывисто выпалил:

— Так точно, ваш…ско…родь!

Потом снова рассмеялся, шлепнул меня пальцем по губам, сел за стол и, казалось, сразу забыл обо мне.

— Вот, значит, какие дела, — обратился он к Анисиму Ивановичу. — Бронепоезд «Деникин» утром выходит из ремонта, а там еще два стоят. Ударят с двух сторон — и капут нашим. Мне никак нельзя на рудник пройти. Опоздать могут.

Он посмотрел на Ваську и спросил:

— Ну как, не забыл?

Васька мотнул головой.

— А ну, повтори!

Васька стал руки по швам и начал быстро говорить:

— «Командиру четвертого полка товарищу Чубко. Завтра на рассвете кавалерийский полк Шкуро при трех бронепоездах, тридцати пулеметах пойдет на рудник глубоким обходом справа и слева. Готовьтесь к обороне. Передает комиссар Дмитрий Арсентьев».

Все это Васька выпалил наизусть, ни разу не запнувшись.

— Молодец! — похвалил его дядя Митяй. — Теперь иди погуляй, я после еще спрошу. Нужно крепко запомнить.

Я вопросительно смотрел на Ваську. Он взял картуз и вывел меня на двор.

За сараем мы сели в высокий бурьян.

— Вот что, Лёнь, — сказал он в раздумье, — это я приказ один Митяев выучил. Сегодня ночью понесу его на рудник. Если хочешь, идем вместе.

Я молчал, не зная, что ответить. Это было для меня неожиданностью.

— И больше не придем, — сказал Васька. — Нас запишут красноармейцами, дадут винтовки, сабли, лошадей, и тогда мы отплатим белякам за всё.

Мне снова вспомнился отец, его скрипящие кожаные штаны и револьвер, о которых я так много мечтал. Вспомнились обиды и горести, пережитые мной. Поднялась зависть к Васькиной смелости и стыд перед ним. Я встал.

— Идем! — решительно сказал я.

— Ну вот. Домой ты уже не заходи, а жди меня около Витькиного дома, понял?

— Понял.

— А бояться не будешь?

— Нет.

— Ну, смотри. Там в'o каким смелым надо быть! На десять человек одному итти и всех поубивать. Стрелять нужно уметь и ночью ходить не бояться.

Васька поднялся и ушел. А я постоял минуту в раздумье и прошелся по двору, мысленно прощаясь с постройками, так знакомыми мне. Взял в карман десять патронных гильз, пуговицу со звездой и перочинный нож германца.

Подкравшись к окну землянки, я заглянул в него, чтобы последний раз посмотреть на тетку Матрену и Анисима Ивановича, так заботливо приютивших меня, когда я стал сиротой.

Дядя Митяй надевал Ваське через голову нищенскую суму.

— А ежели поймают, говори — к тетке на рудник идешь. Скажи — милостыню в городе собирал. Пойдешь сперва по-над карьером, потом влево свернешь, к водокачке, а там — по Дурной балке. Старайся, чтоб не приметили.

— Ты потише, Васечка, — вытирая слезы, проговорила тетка Матрена. — Не беги, если кликнут; не дерись.

— Будь вроде как непонятливый, — добавил Анисим Иванович. — Да вертайся поскорей. Отцу без тебя трудно, да и мать убиваться будет, сам знаешь.

Васька молча собирал в сумку куски макухи.

Дядя Митяй одернул гимнастерку и подошел к столу.

— Ну, старина, — сказал он и обнял Анисима Ивановича, — прощевай!

Они поцеловались. Потом дядя Митяй попрощался с теткой Матреной, поднял руку и уже в дверях крикнул:

— Прощевайте! Для связи, значит, теперь Ленька у нас. Ну, пошел!

Я прижался к теплой земле, чтобы меня не заметили. Дядя Митяй прошел мимо, чуть не наступив на меня. За ним шел Васька.

Они остановились, помолчали.

— Видишь, какое дело, Васек… — сказал дядя Митяй, — при матери не хотелось говорить. Приказ мой… как бы тебе сказать?.. ну, умереть нужно, а доставить. Две тысячи людей наших погибнет. Беляки в обход идут, неожиданно захватят в кольцо — и поминай, как звали… Так что если задержат тебя — вернись, зайди с другой стороны, а ежели и там прохода нету — беги, и всё.

— Ладно, чего там! — угрюмо отозвался Васька.

— Ну и хорошо. А теперь… — дядя Митяй умолк, и я услышал звук поцелуя. — Прощай, сынок! Смотри, берегись.

По улице удалялись шаги дяди Митяя.

— Вась, а Вась! — тихо позвал я.

Васька нагнулся ко мне и тихо прошептал:

— Иди, куда я сказал: я тогда свистну.

Я поднялся и крадучись вышел на улицу. Мой пустой дом, заброшенный и страшный, смутно виднелся сквозь темноту. Мне стало жаль покидать этот дом, хотя я редко бывал в нем после калединцев. Чтобы не расплакаться, я отвернулся и пошел по улице. На углу улицы я вошел в палисадник дома Витьки Доктора и лег между кустами сирени.

Вскоре послышались осторожные шаги и шуршанье платья. Мимо прошел Васька с матерью. Потом она, возвращаясь, снова прошла мимо, и я услышал ее печальный шопот:

— Господи милостивый, сохрани и помилуй раба твоего, отрока Василия, убереги его от пули горячей, сохрани от сабли вострой. Да будет воля твоя и царствие твое на земле…

Когда ее шаги смолкли, невдалеке раздался Васькин свист. Я ответил. Васька вошел в палисадник и сел рядом. Мы прислушались. Над степью стояла тишина. В городе внезапно, как пулеметная дробь, простучали копыта шкуровского отряда, и снова стало тихо.