Последняя песнь трубадура

На нее томно взглянула глазами, сверкающими ярче сапфиров, прекрасная царевна из сказки. Дина примерила топазы. Они, как множество солнечных зайчиков, пойманных золотой оправой, оттенили смуглые щеки, безупречный овал лица, светлые волосы. Дина надела черный жемчуг и жемчужные серьги. Украшения подчеркнули нежный подбородок, вишневые, изумительной красоты губы. Дина попробовала надеть несколько колец. Но быстро сняла: руки стали шершавыми от хлорки, ногти коротко обрезаны. Она смотрела на них и видела уже не украшения, а лицо Тамары под убивающим ее пакетом, свои руки, которые никак не могли этот пакет разорвать, пришлось зубами… Бедная, бедная Тамара. Ее бескровное лицо, скорбные губы. Как легко потерять человека, который успел стать близким. Из-за какого-то подонка. Дина вдруг расплакалась – горько, громко, по-детски. Пес подошел, положил лапы ей на плечи и стал нежно слизывать слезы.

* * *

Блондин разговаривал с Наташкой за углом салона красоты.

– Я пролетел. Сами виноваты. «Его любой псих грохнет. Надо только ненормально». Я и пошел, как на лоха. А там тигр бешеный, а не мужик. Видишь? – Блондин показал свежие порезы под рубашкой. – Я чудом свалил.

– Ну и что я теперь скажу? Она там сидит сейчас. Бабки принесла.

– Придется ей в другой раз принести. Я сделаю.

– Ох, Блондинчик, я так этого не люблю. Начнут ныть: ты что, хорошего бандита не нашла?

– А ты и плохого не нашла. Я не бандит. Ты это запомни. Не нравится, пусть идет к браткам: они и мужа грохнут, и жену за компанию замочат.

– Я скажу.

Блондин медленно побрел к метро. Он сказал правду. Он не имел отношения ни к одной из банд. Он, можно сказать, был сыном полка. От действительной службы Валентина Надеждина должны были освободить как единственного кормильца матери-инвалида. Но нет у инвалидов денег на освобождение своих детей. Валентин особенно и не противился. Устал от нищей жизни. В армии хотя бы кормят. Но очень быстро понял, что кормят в армии отнюдь не пирожными. Слишком красивый, слишком белокурый, слишком невинный парень быстро стал любимой игрушкой «стариков». И быть бы ему «девкой» весь срок доблестного служения родине, если бы не редкая физическая сила и независимый нрав. Никто не догадывался долгое время ни о том, ни о другом. Валентин терпел, сколько мог, как учила его мать. Но однажды ночью, когда пьяные сержанты разбудили его, вытащили в дежурку, скрутив руки, спустили трусы и поставили на колени, он совершил нечеловеческий рывок, разбросал трех человек, а четвертого схватил за горло. И задушил его за какие-то секунды. Никто не успел выхватить оружие.

Затем, избитый, истерзанный, он сидел в карцере и ждал, когда его отправят в тюрьму или просто пристрелят. Но его привели в кабинет, где сидел чистенький, прилизанный человек в гражданском. Человек встал, протянул ему руку, представился Вячеславом и предложил ему выбор. Он выбрал не тюрьму.

Через несколько дней газеты и радио сообщили о побеге из части четырех вооруженных солдат. Одним из них назвали Валентина Надеждина. Еще через день сообщили, что все пойманы, Надеждин убит при перестрелке. Мать получила извещение, но за телом поехать не смогла: слегла. И очень быстро умерла. Валентину сказали об этом, когда он на какой-то хате ждал новых документов. Он очень любил мать, но горя не почувствовал, потому что и сам не чувствовал себя живым. По новому паспорту он стал Валентином Карасевым, в армии не служившим по состоянию здоровья. Через некоторое время Карасев получил комнату и прописку в Москве. И работу. Она заключалась в выполнении особых поручений чистенького человека, который просил называть его Князем. А Валентин стал просто Блондином. Убивал он по заказу людей, чаще всего имевших отношение к военному ведомству, как-то помешавших этому ведомству, которое для Блондина представлял Князь. Но никогда не пользовался оружием. Блондин умел инсценировать несчастный случай, естественную смерть или самоубийство жертвы, потому и не стал разовым киллером, которого убирают после выполненного заказа. В последнее время ему не везло: две осечки подряд. То ли квалификацию потерял за время отсидки, то ли Наташка все соки выжала.

ГЛАВА 13

Галя Боброва раздраженно бросила трубку. Двадцать тысяч, двадцать тысяч! Будто заклинило его на этой сумме. Просто мечта маньяка. А суд, говорит, потребует с вас еще и за моральный ущерб. «А это за какой?» – спросила она. «Это, – говорит, – на лечение». Мазь от волдырей он нашел за двадцать тысяч! А ей не нанесен моральный ущерб? Привела в дом мужчину, а тот оказался злобной и жадной скотиной. Конечно, Наташка – девочка проблемная. Конечно, нужно, чтобы она уяснила, какой гадкий поступок совершила. Но, с другой стороны, почему ей вся эта ситуация должна была понравиться? Господи боже мой! Если честно, ей, Гале, так мало удавалось сделать такого, что могло бы понравиться ребенку. Ее распрекрасной Наташке, которую родная мать назвала Зиной.

Галя с детства знала, что замуж не выйдет и детей рожать не станет. Ей с четвертого класса стало понятно то, о чем не догадывались ни ближайшие соседи, ни немногочисленные знакомые в их подмосковном военном городке. Милая, спокойная Галина мама была тяжелым шизофреником. Галя как-то сразу и вдруг поняла, что взрослые люди так охотно и постоянно не общаются с каким-то, якобы прилетающим, карликом. Галина мама даже в кино с ним ходила. Галя в это время ухаживала за братом, прикованным к инвалидному креслу детским церебральным параличом. То, что все это, скорее всего, объединяется горьким словом «наследственность», Галя очень рано узнала из специальной литературы. А то, что разделить с ней эту беду некому, поняла, когда из семьи ушел отец – настоящий полковник.

Сколько она себя помнила, на ее плечах всегда был тяжелейший груз. Учеба, подработки со средних классов, заботы, связанные с постоянными госпитализациями то мамы, то брата. Она, в общем-то, справилась с поставленными задачами. Получила хорошее образование, стала преподавателем английского языка, переводчиком. Но когда от гангрены скоропостижно умер брат, а вслед за ним отправилась мама, вдруг выпавшая из своих странных грез и почувствовавшая себя не готовой для реальной жизни, Галя ощутила страшную пустоту. Она даже во сне страстно хотела проснуться и услышать рядом родное дыхание. Галя хотела ребенка. И она стала ездить по детским домам. В одном из них она увидела темнокожего карапуза с круглыми карими глазами и сразу решила, что именно его она искала. «У него есть сестра, – сказала ей директор. – Не справитесь. У них раннее половое созревание. Если вам вообще разрешат кого-то брать. Вы ж незамужняя. Таким не положено». Галя проплакала всю ночь, а утром решила бороться. Конечно же, в органах опеки ей твердили все то же «не положено», но она ездила в детский дом, пока негритят не усыновила какая-то пара из Германии. У Гали пелена стояла перед глазами, когда она шла к калитке детского дома. И вдруг детский голосок произнес рядом с ней: «Тетя, ты ревешь? Тебя побили?» Голубоглазая, чумазая девочка внимательно и сочувственно смотрела на Галю. Так они встретились: Галя и ее дочь.

* * *

Дина надела простое темно-зеленое шелковое платье, изумрудные серьги-звезды и изумрудный кулон. Волосы не стянула сзади узлом, как всегда делала, отправляясь в клинику, а приподняла надо лбом золотистой волной, заколов остальные повыше, на макушке. Подкрасила ресницы, провела золотистой помадой по губам и, подумав, взяла со стола флакончик духов. Увы, высох даже запах. Она поцеловала печального Топика, влезла в старенькие, смазанные с вечера кремом для лица босоножки на небольшом каблуке, взяла сумку и слетела с пятого этажа прямо в машину Сергея, как Аврора. Сергей долго сидел и молча смотрел на нее. Только она вводила его в состояние подобного оцепенения. Дина не мешала сколько могла, потом довольно спросила:

– Ты видел когда-нибудь такие?

– Какие? А, серьги. Никто ничего подобного не видел.

Они поехали, он положил ей на колени портрет Алисы.

– Это просто невероятно, Сережа. Такой прекрасный портрет. Она видела?

– Сейчас покажем. Она уже в клинике.

– Что касается текста, я, конечно, сделаю, может, даже сегодня. Теперь, когда я увидела снимок, мне ясно, что нужно. Самой хочется написать. Она же редкая актриса, уникальная. Ну а насчет Стражникова давай подумаем. Прокурор, конечно, гнида, но если его решили свалить, то сделают это и без нашей помощи.

– Насколько я понимаю, дело не в этом. А в формировании народной волны гнева, которая якобы и сметет его. Волна, а не другой такой же.

– Правильно. Ну и зачем нам этот спектакль?

– В данном случае это справедливо. Когда-то ты к справедливости шла, как танк… Ладно, ничего больше не говори. Мне все равно, честно говоря. К тому же на следующей неделе суд по делу Тамары. Ты знаешь, что я выступлю ее адвокатом?

– Здорово. А когда мы поедем к твоему покупателю? Смотри, что я хочу продать.

Дина достала коробочку, в которой лежала брошь из сапфиров.

– Очень красиво. И, думаю, дорого. Тебе не жалко?

– Мне жутко жалко.

* * *

Светлана ушла из салона раздосадованная, скрывая от самой себя чувство облегчения. Все опять по-старому. Он есть, ее Аркашка. Но он больше не хочет быть ее дурашкой. Он вообще не хочет быть с ней. Помешался на этих деньгах. Или из-за денег он с ней и задержался? Только не расплываться, когда он придет, живой и здоровый. Пока живой.