Последняя загадка парфюмера

Брокар некоторое время сидел молча, собирая разбегающиеся мысли, затем пристально посмотрел на Бурдакова и холодно сказал:

– Что же ты предлагаешь мне делать?

– Действовать! – отвечал Бурдаков.

Генрих Афанасьевич усмехнулся:

– Наточить топор и отправиться на охоту?

– Ну что за нездоровые у вас фантазии, – поморщился Бурдаков. – Ваша сила в вашем даре. Художник очаровал Шарлотту Андреевну своими картинками, а вы очаруйте своими. Употребите свой дар! Помните, как двадцать лет назад тенорка того уделали? Повторите этот фокус!

Брокар нахмурился и медленно проговорил:

– Уйди с моих глаз, Алексей.

– Да уж и сам собирался. Работы непочатый край, рассиживаться некогда. А все-таки над словами моими подумайте. Я, чай, вам не враг.

– Выйди вон! – рявкнул Брокар, не в силах больше сдерживать гнев.

– Уже, – улыбнулся Бурдаков, поклонился и в мгновение ока выскочил за дверь, оставив Брокара одного.

Сперва Генрих Афанасьевич не чувствовал ничего, кроме возмущения и злобы, но после, когда душевное волнение немного улеглось, крепко призадумался. Он до сих пор любил Шарлотту, и любовь его нисколько не угасла за двадцать лет брака. Любил ее лицо, ее руки, ее голос. Потерять все это? Вновь остаться одному пред лицом холодного мира? О нет! Это никак невозможно.

Генрих Афанасьевич почувствовал вдруг такую бешеную тоску, что вскочил на ноги и принялся расхаживать по лаборатории. Лицо его побледнело, на лбу заблестели капельки пота.

«Годы берут свое, скоро я стану стариком, – размышлял он как бы в горячке. – Отвратительным морщинистым стариком, вялым, растолстевшим. Я уже и сейчас не похож на того человека, которого она когда-то полюбила. Скоро талант мой окончательно иссякнет, и я стану совсем беспомощен… Что же делать?»

Брокар остановился посреди лаборатории и бросил взгляд на нетопленый камин, возле которого валялись потемневшие от копоти щипцы. Он снова вспомнил площадь Мюэтт, продавщицу в кружевном переднике, украшенные сливками меренги, смущенную мать и художника, неотвратимо, подобно каменному рыцарю из поэмы Пушкина, вошедшего в кондитерскую лавку и похитившего мечту маленького Генриха.

«Бурдаков прав – надо действовать! – подумал Брокар. – Но как? «Употребить дар» – так он сказал. Дар, дар, дар… Опять этот дар. Господи, а есть ли он у меня? Когда-то и в самом деле, был, но теперь… – Генрих Афанасьевич взъерошил ладонью волосы и усмехнулся. – Однако тут дело посерьезней, и букетиком фиалок не обойдешься. Надобно вновь возбудить в Шарлотте любовь. Пылкую, юношескую – сродни огненной страсти, а не ровной и отвратительной по своей сути старческой привязанности, за которой не стоит ничего, кроме многолетней привычки».

По мере размышлений лицо Брокара делалось все бледнее. Не без волнения вспомнил он свои юношеские мысли о тайнах хода времени и о поисках способа его обмануть. Сколько воды утекло с тех пор. На что же ушли годы? Бизнес, погоня за достатком, изобретение способов околпачить людей, запуск в оборот законных и незаконных средств. И все это с единственной целью – извлечь прибыль. А где же величие идеи, глубина замысла? Куда все подевалось? Выветрилось из сердца душным ветром бытия? Тем самым ветром, который выдувает из души последние остатки свежести и покрывает ее ржавой пылью повседневности?

Генрих Афанасьевич обернулся. За его спиной располагались стеллажи, туго набитые книгами, а чуть левее – шведское бюро с задвигающейся деревянной шторкой. Брокар подошел к бюро. Минут пять парфюмер рылся в его закоулках, пока не извлек на свет божий четыре потрепанные тетради. С ними он вернулся за стол.

Брокар положил тетради на стол, пригладил ладонью растрепанные волосы, как бы для того, чтобы успокоить расшалившиеся нервы, затем раскрыл первую тетрадь и прочел:

«…Времени не существует. Время – это моя мысль о себе и окружающем мире. Вместилище времени есть сам человек, он и есть – время. Задача в том, чтобы суметь уместить всю прожитую жизнь в одно мгновение. Память этого не сумеет, сколь ни пыжься. А вот запах… Он всколыхнет черный омут души, и все мертвецы мгновенно всплывут на поверхность и оборотятся живыми людьми. И все это случится в одно лишь мгновение, пока нос чувствует запах. Запах вечности, удерживающий разбегающиеся минуты и годы, – вот какой запах необходимо создать! Запах, останавливающий время и превращающий его в вечность. Идеальный запах! Запах Бога!»

От нахлынувших воспоминаний у Брокара закружилась голова. Генрих Афанасьевич принялся тщательно просматривать тетради. Листочки, несмотря на прошедшие годы, были в идеальном состоянии.

– А ведь тут полно здравых мыслей, – задумчиво бормотал Брокар себе под нос. – И каких! Вот тут, например, до искомого результата не хватает всего нескольких шагов – теперь я это отлично вижу. Как же я мог бросить работу на самом интересном месте? Деньгами соблазнился! Прибылью! Ох, дурак!

Чем дальше Генрих Афанасьевич продвигался в изучении старых тетрадей, тем больше его охватывало творческое возбуждение. Полузабытые мысли и идеи вновь зароились в его голове. Ему захотелось продолжить работу сейчас же, немедленно, не откладывая ее на завтра или послезавтра.

Брокар посмотрел на часы. Они показывали девять часов вечера. Время позднее даже для него. Шарлотта небось места себе не находит. Ничего, подождет.

Брокар снова уткнулся в тетрадь.

«Запах герани улучшает остроту слуха, – читал он. – Запах жасмина и бергамота в сочетании с розовым маслом стимулируют работу ума. Смесь йода и соли, то, из чего по преимуществу состоит морской запах, снимает нервное напряжение, способствует дружелюбию, но вместе с тем обостряет эмоциональное внимание. Запах розы улучшает кровообращение, освежает кровь и лечит легкие недомогания. Сирень, в густом ее насыщении, провоцирует мигрени…»

Записи захватывали Брокара все больше и больше. Роза… Жимолость… Пачули… Дым жженых сухих трав… Морские водоросли… Хвоя… Пот юной девицы… Пчелиный воск… Формулы, дозы, замечания по смешению эссенций… Сколько работы проделано, уму непостижимо! И все это за каких-нибудь пять-шесть лет, пока заботы о предприятии не захватили его целиком и полностью.

Чем дольше Брокар читал и вспоминал, тем более уверялся – запах, дающий людям счастье, а тому, от кого он исходит, – бесконечную власть над людьми, возможен. И не только возможен, но и необходим.

Генрих Афанасьевич заканчивал читать третью из четырех тетрадей, когда в дверь постучали.

– Entrer! [11] – крикнул Брокар, не отрываясь от записей.

Дверь скрипнула, и в лабораторию вошел Бурдаков. Несмотря на поздний час, вид он имел свежий и бодрый. Русая борода аккуратно причесана. На пальцах поблескивают перстни, на животе, туго обтянутом шелковой жилеткой, – массивная золотая цепь. Ни дать ни взять – образец респектабельности и довольства, сошедший с обложки «Русского коммерсанта».

11

Войдите! (фр.)

– Так и знал, что застану вас здесь, – сказал Бурдаков. – Засиделись вы, однако, сегодня.

– Чего тебе? – грубовато спросил Брокар, недовольный тем, что его оторвали от работы.

– С таможни пришла партия духов Любэна, – сообщил Бурдаков каким-то странным театральным голосом. Затем для чего-то оглянулся и, понизив голос почти до шепота, прибавил: – Прикажете начинать?

– Чего начинать? – не понял Брокар.

Бурдаков удивленно приподнял белесые брови. Затем скользнул внимательным взглядом по раскрытым тетрадям и понимающе ухмыльнулся: