Последняя зима

И вот что выяснилось. Носова и Пшагоцкая состоят у немцев на секретной службе. Окончили шестимесячные женские курсы для агентов гестапо. Направлены к партизанам с заданием изучить конструкцию новой мины, а при возможности выкрасть экземпляр ее механизма. После выполнения этого основного задания, перед тем как покинуть партизанский лагерь, шпионкам предписывалось подсыпать мышьяк в котел, из которого питаются штабные работники соединения.

Гладко было на бумаге, но опять - в который раз!
– агентура фашистов наткнулась на овраги. И немудрено, что наткнулась. Ну разве не могли немцы подобрать женщин с менее вызывающими манерами? Разве так уж Трудно разработать для агентов более правдоподобную легенду? И для чего девицы болтались с фашистами на глазах у всех в Маневичах? Почему сразу заговорили у нас о минах и диверсиях? Разумно ли Носовой и Пшагоцкой держать при себе такую явную улику, как порошки с ядом?..

Конечно, будь шпионки поосторожней, действуй они потоньше, все равно их, как всяких новичков, мы и близко не подпустили бы к диверсионным подразделениям. Минерами становились у нас только тщательно проверенные, много раз испытанные в боевых делах люди. Нетрудно было догадаться об этом и противнику. Просто непонятно, за что Гитлер исправно выплачивал жалованье своей разведывательной службе в Ковеле! Или фашисты решили засылать к нам шпионов числом поболее, ценою подешевле, рассчитывая лишь на случайные удачи? Не знаю. Возможно, и так.

Если вражеским лазутчиком был и перебежчик Иван Лукьянюк, то он, несомненно, принадлежит к шпионам более умным и осторожным. Никуда пока что не совал носа, ни о чем не расспрашивал, исправно нес службу в том батальоне, куда его определили. Работники особого отдела ушли в Ратненский район наводить о Лукьянюке справки, имея с собой его фотографию. Накануне партизанский кинооператор и фоторепортер Миша Глидер снял интересующего контрразведчиков субъекта в группе со многими другими бойцами, затем увеличил и отпечатал его физиономию отдельно.

После разговора с Максимовым прошло несколько дней, а наши люди из района все не возвращались.

– Давайте я потолкую с этим Лукьянюком, посмотрю на него, - сказал я Максимову.

– Не спугнуть бы, Алексей Федорович!

– Да я со многими из новых людей знакомлюсь, особенно с теми, кто от соседей. Ничего необычного тут нет! Возможно, что-нибудь и сболтнет. Пришлите!

Лукьянюк вскоре явился. Высокий темноволосый детина лет двадцати восьми. Повторил мне все, что говорил раньше другим. Был у бандеровцев простым солдатом, убедился, что все у них ложь и обман, вот и перешел к партизанам... Правится ли у нас? Да, очень нравится! Ничего лишнего Лукьянюк не сболтнул, как я ни расспрашивал. Ну, да мы еще выясним, что это за птица!

Не прошло после ухода Лукьянюка и десяти минут, как в дверь заглянул мой ординарец и сообщил с таинственным видом:

– Сеня просится до вас, хочет вести разговор!

– Какой еще Сеня?

– Галицкий Семен, связной из отряда имени Котовского...

– А что ему надо?

– Не говорит! Но только сам весь трясется.

Вошедшего затем подростка и в самом деде пробирала мелкая дрожь. Лицо было бледным, глаза блуждали.

– Товарищ генерал! Вы знаете, кто у вас сейчас был? Это же немецкий жандарм, вешатель, каратель! Он полицаями командовал, когда они в Ратном всех подряд убивали... Он моих папочку и мамочку расстрелял...

– Не обознался ли ты, Сеня?

– Как можно обознаться, товарищ генерал, когда я на чердаке прятался и все видел! На всю жизнь его запомнил... Есть еще евреи в цивильном лагере, которые этого злодея никогда не забудут. Ох, сколько крови на нем, сколько крови!..

Арестованный Лукьянюк на первом допросе отрицал свою службу в фашистской жандармерии, участие в расправах над мирным населением. Не помогли и очные ставки с Галицким и еще с двумя бывшими жителями Ратного, которых удалось отыскать.

– Обознались! Я никогда не был в Ратном... Может, кто другой! спокойно твердил Лукьянюк.

Однако на следующий день вернулись из Ратненского района работники Максимова. Они доставили несколько запротоколированных по всем правилам свидетельских показаний о службе Ивана Лукьянюка в немецкой полевой жандармерии. Причем не только об его участии в карательных экспедициях, но и о руководстве им массовыми убийствами советских людей. Под давлением улик Лукьянюк был вынужден это признать, но тут же начал всячески изворачиваться, стараясь смягчить свою вину:

– Так меня же заставляли командовать расстрелами... Не по своей я воле! Поэтому и сбежал от немцев в УПА!

– Больно часто ты бегаешь! То от одних, то от других!
– усмехнулся Иван Иванович Максимов.
– А кем был у бандеровцев?

– Я говорил, что рядовым.

– А кто же тогда был у них сотником по кличке Стальной?

– Как?! И это знаете?

– И это знаем. Служба такая!

С минуту Лукьянюк-Стальной молчал. Глаза его сузились, на скулах проступили крепкие желваки. Затем он вскочил, отшвырнул ногой табурет и закричал, багровея от ярости:

– Нет, всего вы не знаете! Но теперь - один бес!.. Сам расскажу! Есть что вспомнить! Только дайте стакан самогону.

И он рассказал о таких своих преступлениях, до которых вряд ли мы докопались бы. Это была не исповедь. На исповеди каются. Бывший жандармский инструктор оккупантов и бандеровский сотник ни в чем не каялся, ни о чем не жалел. Зная, что его ждет, он бравировал, хвастался своими злодеяниями, своей подлостью...

Иван Ляшевич Лукьянюк родился в 1916 году на Волыни в семье сельского учителя. Территория, на которой жили Лукьянюки, после гражданской войны отошла к Польше. Это создало здесь благоприятную почву для пропаганды, которую вели украинские националисты. Попал под ее влияние и будущий бандеровский бандит. Пятнадцати лет Иван Лукьянюк уже вошел в местный националистический "кущ", направляемый юношеским "проводом" ОУН.

С помощью оголтелой демагогии, играя на самых низменных инстинктах людей, руководители ОУН воспитывали в членах своей организации слепую, фанатичную ненависть к русским, полякам, евреям. Но только ли к ним? Когда в 1939 году районы Западной Украины вошли в состав УССР, оуновцы перенесли лютую злобу и на всякого украинца, если только он был за Советскую власть. Вот тогда-то с необычайной четкостью и обнажилась политическая, классовая сущность партии Степана Бандеры.

Первая кровь, обагрившая руки Лукьянюка, была украинской кровью. Пролилась она сразу же после начала Великой Отечественной войны.

– Секретаря вашего коммунистического райкома в лесу порубал, а с ним заодно и начальника милиции, - рассказывал Лукьянюк.
– Хотите знать, как дело было? Скажу. Теперь скрывать нечего! Они с оружием, но и у меня топор. Они на мотоцикле, но и у меня веревка. А знаете, что с мотоциклом бывает, когда он на веревку поперек дороги напорется? Ага, знаете! Значит, и остальное объяснять не надо...

Изрубленные тела двух советских работников Лукьянюк чуть ли не на другой день предъявил захватившим район фашистам. Убийцу похвалили и приняли в полицию. Такие помощники были нужны оккупантам.