Последыш. Книги I и II

Бармин сходил на «точку», забрал рюкзаки и притащил их волоком по снегу к себе домой. Работать лучше было в тепле, не говоря уже об «удобствах», то есть о кофе, сигаретах и коньяке, которые скрашивают не только отдых, но и рабочие будни. Вообще-то, в той своей, прежней жизни, Бармин давно уже не курил. Лет двадцать, как бросил. Пил тоже умеренно, и, если все-таки употреблял, то не коньяк, а скотч. Причем не какой-нибудь блендированный, а исключительно односолодовый. Однако здесь и сейчас он мог себе позволить и то, и другое, в смысле, и покурить, и выпить. Здоровье позволяло, и кроме того, иди знай надолго ли ему потребуется это здоровье. Его могла убить и та зараза, которая выкосила всех жителей Барентсбурга, и какой-нибудь несчастный случай. Например, заражение крови от случайного пореза. Но главным элементом неопределенности оставались все-таки люди. Те, кто приплывет на остров в навигацию и не захочет оставлять в живых свидетеля своего мародерства в пустом городе. Или власти, у которых может появиться соблазн окончательно закрыть вопросы «преступления и наказания» его безымянной семьи. Умерли в эпидемию, и весь спрос. И кстати об эпидемии. По идее, на город должны наложить карантин или даже сжечь его дотла. В этом случае, все тоже обстояло не бог весть, как хорошо. Убьют. Не за то, так за это, но конец один. Так что, пока можно, он себе ни в чем не отказывал, хотя предпочел бы коньяку виски, но, как говорится, за неимением гербовой пишем на простой.

Итак, он сварил себе кофе, плеснул на донышко кондового — просто сплошная ностальгия, — граненого стакана «чуть-чуть для сугреву и возвышения тонуса», закурил и взялся наконец за первый рюкзак. Расположился прямо на полу, на медвежьей шкуре, позаимствованной в доме коменданта. Вообще-то, был риск притащить в дом ту самую заразу, от которой померли все остальные жители города, но Игорь Викентиевич предположил, что раз до сих пор не заразился и не заболел, то, наверное, может уже не боятся. Так что сел на медвежью шкуру и стал вынимать из рюкзака все подряд. Вытащил, осмотрел, прикинул к носу ценность находки и отложил в одну из двух кучек, слева или справа от себя: вещи, которые ему нужны, и те, что на данный момент бесполезны и избыточны. Из полезного нашлись пилотские гоглы, похожие одновременно на тактические очки спецназа и очки для горнолыжного спорта. Зачем они ему нужны, Игорь Викентиевич пока не знал, но предполагал, что позже придумает. То же можно сказать о кожаном несессере со всякими там расческами, ножничками, принадлежностями для починки одежды и прочей мелкой ерундой. Еще в рюкзаке нашлись кожаные перчатки с крагами, револьвер в наплечной кобуре, коробка патронов к нему и несколько кожаных и брезентовых ремней неизвестного назначения. Эти вещи Бармин решил пока оставить в доме, а остальное сложил обратно в рюкзак, присоединив его к тем вещам, которые он собирался спрятать ближе к весне в подступающих к городу скалах. Запас, как говорится, карман не тянет, и план, который постепенно начал формироваться в его голове, предполагал создание в скалах хорошо замаскированной партизанской базы. Иди знай, как все здесь повернется, но в горах можно спрятаться, переждав визит нежелательных гостей или вовсе уйдя в подполье. И, если даже все обойдется, и в городе появятся новые насельники, тайники с дефицитными, а то и запрещенными к завозу на остров вещами, — книгами, оружием и прочим всем, — могут значительно скрасить жизнь безымянного ссыльнопоселенца. И это, не говоря уже о дерзком плане побега, который только-только начал формироваться в голове Игоря Викентиевича. Люди, возможно, как приплывут, так и уплывут, не обнаружив в Барентсбурге ни единой живой души. Тогда он вернется в город и построит себе — во всяком случае, попробует построить, — лодку или даже малый кораблик, разобрав на пиломатериалы пару-другую домов, и уже в следующую навигацию рванет куда-нибудь в сторону Норвегии или Кольского полуострова. Сомнительное мероприятие, учитывая, что у него нет никаких подходящих для такого дела навыков, — ни кораблестроительных, ни мореходных, — но отчего бы не помечтать?

Во втором рюкзаке оказалась одна лишь одежда, да набор бесполезных инструментов в брезентовой укладке. Какой-то авиационный ЗИП [12] , не иначе. И еще на самом дне нашлась записная книжка в потертом кожаном переплете. Страницы в ней были исписаны одним и тем же почерком, но разными чернилами, — синими, зелеными, красными и черными, — а то и карандашом. Во многих местах записи выцвели от времени, а листы загрязнились и помялись, но Бармин смог их прочесть. И был страшно удивлен их содержанием. Неизвестный ему человек, — судя по грамматике, это был мужчина, — записывал в блокнот свои мысли по поводу магии. То есть, человек этот на полном серьезе считал магию по умолчанию возможной и объективно существующей, а заметки его, как понял их Игорь Викентиевич, касались, в основном, малоизученных и редких феноменов. Во всяком случае, таковыми их полагал автор записей.

12

ЗИП — сокращение от «запасные части, инструменты и принадлежности».

Просмотрев несколько случайным образом выбранных страниц, Бармин решил, что за неимением в Барентсбурге книг-фэнтези, сойдет и это забавное чтиво. Впрочем, в процессе изучения записной книжки он кое-что вспомнил и тут же поспешил проверить свою новую-старую память. Открыл стальной кофр с горячими камнями и нашел прикрепленный с внутренней стороны крышки пластиковый карман. Ну а в нем, как ему и запомнилось, лежал листик, вырванный как раз из того самого блокнота, который он сейчас просматривал. В прошлый раз текст записки, сделанной простым карандашом, показался совершенно бессмысленным. Не хватало контекста. Однако сейчас, прочтя около трети оставленных в блокноте записей, Бармин увидел текст записи в другом свете. Логика ведь есть в любом безумии, и здесь она прослеживалась тоже, потому что, если поверить автору заметок в том, что магия существует, то фраза — «Как и предполагалось, камень является отличным индикатором Дара», — обретает некий легко улавливаемый смысл. Вернее, смысл эта фраза получала вместе с припиской — «Дар обнаруживает себя, поглощая эманацию [13] ». Идиотизм, разумеется, фантазии Фарятьева [14] и сказки братьев Гримм в одном флаконе, но Игорь Викентиевич вспомнил по случаю, что, когда в самом начале пытался понять, отчего камни имеют такую высокую температуру — около сорока восьми, возможно, даже пятидесяти градусов Цельсия, — и почему они не остывают, он часто брал их в руки. И однажды ему показалось, что, если достаточно долго держать камень в руке, он, вроде бы, начинает остывать. Тогда он прервал исследование камней, поскольку слушать радио — пусть и сквозь раздражающий шум помех, — показалось гораздо интереснее. Сейчас же, он решил это наблюдение проверить. В шутку, естественно, только «ради смеха», ведь, как всем известно, магии не существует.

13

Эманация — истечение чего-либо откуда-либо, появление чего-либо в результате выделения из чего-либо более сложного; то, что возникло, появилось в результате такого истечения.

14

«Фантазии Фарятьева» — советский художественный телевизионный цветной фильм, снятый режиссёром Ильёй Авербахом на киностудии «Ленфильм» в 1979. Фраза «Фантазии Фарятьева» вошла в сленг советской интеллигенции 80-х годов (как минимум, ленинградской) в смысле «пустопорожние мечты», «несбыточные мечты».

Успокаивая себя подобного рода отговорками, Бармин взял один из камней в руку. Ничем не примечательный кусок светло-серого гранита. Вот, разве что, горячий. Чай на таком, конечно, не вскипятишь, но, если сунуть в карман штанов, можно не бояться отморозить на холоде яйца. Где-то так.

«Ну, и чего мы ждем? — спросил он себя через минуту или две. — Пока не остынет? А он остынет?»

Бармин взял со стола градусник и попробовал измерить температуру камня. Получилось что-то около тридцати девяти градусов.

«Остыл? — удивился Игорь Викентиевич. — Серьезно? Почти на десять градусов за две минуты?»

Он снова сжал камень в руке и пялился на него до тех пор, пока не исчезло ощущение тепла.

«Обалдеть! — Бармин отложил камень в сторону и взял другой. — Давай-ка, проверим и тебя…»

Второй камень потерял двадцать градусов температуры за шесть минут, и, к слову сказать, первый за это время ничуть не нагрелся, и, значит, то, что его нагревало, являлось ограниченным и, возможно, отнюдь не возобновляемым ресурсом. Что это такое, Бармин, разумеется, не знал, — даже предположения выдвинуть не мог, — но провести с этим чем-то простейший эксперимент было вполне в его силах. И он его провел. Вынес один из камней на улицу и положил чуть в стороне от крыльца. Постоял, посмотрел, как тает вокруг него снег. Впрочем, как тут же выяснилось, температура камня при этом ничуть не изменилась. Сорок восемь — пятьдесят градусов, учитывая погрешность в измерении.

Оставив камень лежать в снегу, Бармин вернулся в дом и провел еще один эксперимент, завернув невзрачный осколок гранита в меховую безрукавку и утопив другой в кастрюле с холодной водой. Еще один камень он положил в очаг, пропихнув его кочергой прямо в огонь. После этого сварил себе новую порцию кофе и, закурив, сел слушать радио. Как раз подошло время новостей из Мурманска. Их он слушал следующие полчаса, отметив заодно монотонную убогость этих, с позволения сказать, новостей. Погода — дрянь, англичанка гадит, — «Это что наш русский крест?» — немцы вооружаются, сепаратисты наглеют, армия начеку, полиция бдит, ну а император, как и следовало ожидать, демонстрирует волю, мудрость и невероятную прозорливость. В целом, возникало ощущение, что ничего «от перемены мест слагаемых» в мире не меняется. Везде одно и тоже. Что в том мире, что в этом. Даже демократию пару раз помянули всуе. Вот разве что ни разу не коснулись вопроса национальных и сексуальных меньшинств. Этих тем в радиопередачах вообще избегали. И в русских, и в английских, и в норвежских. То ли неактуально, то ли, напротив, слишком злободневно.

«Мотаем на ус», — отметил Бармин мысленно и пошел проверять, что там происходит с его «экспериментом».

Результаты тестирования его, мягко говоря, удивили. Ни в снегу, ни в воде, ни в меху камни не остывали и не нагревались. В огне же камень нагрелся, как тому и следует быть, но, выброшенный в снег, быстро остыл до своих стандартных сорока восьми — пятидесяти градусов. Тогда Игорь Викентиевич стал брать эти камни по очереди в руку, и они за пять-шесть минут теряли порядка двадцати градусов от своей начальной температуры. Все четыре, один за другим.

«Что же из этого следует? — задумался Бармин, закончив измерять температуру камней. — У меня есть Дар? Я маг и волшебник? Мило, но верится с трудом. Другой вопрос, какое количество этой „эманации“, способно поглотить человеческое тело, конкретно, мое, и каковы будут последствия такого поглощения?»

Глава 2

1. Пятьдесят восьмой день с начала одиссеи

За всеми этими играми в настоящего естествоиспытателя, Бармин реально потерял счет времени, и очухался только под утро. Впрочем, о наступлении утра сообщали одни лишь часы — серебряный хронометр-луковица, позаимствованный в доме господина коменданта. Если же выйти за порог дома, встать на крыльце и оглядеться, сразу же выяснится, что на дворе ночь. А полярная она или нет, это всего лишь вопрос семантики. Так Бармин и решил, обнаружив, что злостно нарушил устоявшийся распорядок дня. Перепил кофе, — четыре кофейника один за другим, — перекурил, да еще и забаву новую нашел — играть с горячими камнями. Вот и перевозбудился. Зато потом, — усталость-то никуда не делась, — едва не заснул прямо за столом. Спасибо еще, что вовремя спохватился, доплелся кое-как до кровати, забрался, не раздеваясь, под одеяла и там уже окончательно отрубился. Но спал плохо. Всю ночь с кем-то воевал, бросая во врагов файерболы и ледяные копья, и выеживался перед раздетыми «почти до ничего» девками, демонстрируя им чудеса магии и колдовства. Враги были похожи на орков из «Властелина колец», а фемины юны, обворожительно длинноноги и пышногруды. И все отчего-то блондинки в голливудском стиле. И, разумеется, он их всех хотел до остервенения, и они, вроде бы, совсем не возражали. Однако до дела у них так и не дошло, — ограничились страстными поцелуями и детско-юношескими обжималками, — потому что на самом интересном месте Бармин неожиданно проснулся. В поту, с заполошно бьющимся сердцем и с послевкусием едва не случившегося секса.

«Приснится же такое!»

Надо сказать, что Игорь Викентиевич никогда, — даже в молодости, — не являлся ни ходоком, ни героем-любовником. Несколько невинных романов в школьном возрасте, потеря невинности на какой-то студенческой вечеринке, да два-три случая серьезных отношений еще до встречи с будущей женой. Ну, а потом, как отрезало: любовь-морковь, свадьба, диссертация и дети, карьера, стареющие родители, эмиграция и новая карьера в новой стране и на новом месте. В общем, Бармин жене не изменял, но сейчас мог признаться, — перед собой-то чего кривить душой, — у него просто не было такой возможности. Девки к нему не липли, — кроме, разумеется, студенток, романов с которыми он опасался пуще огня, — а сам он был вечно занят. Так что, если кто-то ему все-таки нравился, — появлялись такие женщины время от времени на горизонте, — то все равно ничего криминального из этого ни разу не вышло. То одно, то другое, но что-нибудь ему обязательно мешало, как яйца плохому танцору. Домашний же секс как-то незаметно потерял с возрастом «накал страстей», превратившись в необременительную и, в целом, приятную рутину, а позже, и не так что бы уж очень давно, окончательно сошел на нет. Ушел, блин, тихо, по-английски, то есть, не прощаясь. Оставил по себе приятные воспоминания, но вспоминался без сожалений. Даже не снился, вызывая время от времени лишь чисто академический интерес. И вдруг такое! Буря страстей и весьма яркие впечатления. И, разумеется, не без последствий: обкончал во сне подштанники, которые теперь замыкаешься стирать и сушить. И, вроде бы, повода не было, но на самом деле ответ на вопрос — «Что это было?» — лежал на поверхности. Тело-то молодое. Гормоны шалят и все прочее. Да еще и в варианте, когда это тело остается физиологически девственником, а душа очень даже понимает, что там и как у мужчины с женщиной. Но, увы, в Барентсбурге этой зимой женщин не было и в помине. Порнографические журналы были, а вот женщин не было. И ладно бы дело ограничивалось забытыми уже за давностью лет поллюциями. Хуже другое: организм вспомнил, наконец, о чем идет речь, и станет теперь донимать хозяина симптомами спермотоксикоза. И никакой физический труд, — рубка дров, например, — или онанизм над глянцевыми журналами дела не спасут, потому что на самом деле Бармин не подросток, и жизненный опыт, — пусть и не такой богатый, как у некоторых его друзей-приятелей, — никуда не делся. И это Игорь Викентиевич понимал, и как взрослый мужчина, и как опытный психиатр.