Послушная одноклассница

Сажусь на стул, пододвигаю его ближе к кровати. Не могу посмотреть на маму. Другой, я другой. Не умею, не способен даже так признаться.

— Я люблю тебя, сын!

А я? Такое без ответа не оставляют. А я дурак.

«Но не любишь…»

Не люблю?…

Лбом падаю на ногу мамы, пусть идёт к чертям этот мир. Закрываю глаза. Темно, хорошо, почти спокойно. Но так нельзя!

Поднимаюсь, встречаюсь взглядом с мамой.

— Мам, я не уверен, что умею любить.

Она удивляется. Но не радостно, не от чуда, а от пронзительной боли. Она же уже в порядке? Я мог такое сказать?

— Ты не умеешь любить?! А кто тогда умеет? — Такой яркий вскрик, как вспышка.

— Мам…

— Денис! Я сейчас включу своего папу! Ты не умеешь любить? Ты?! Может тот маленький четырехлетний мужчинка, который вытянул нас с отцом после смерти мамы, который подошёл и уверенно нам заявил: «Я здесь и я вас люблю»?!

Берёт паузу. Взгляд не отвожу.

— А может мальчуган, который всегда бросал все свои дела, когда звонит семья?!

Опять праведное возмущение. И пауза.

— Или парень, который столько всего от меня натерпелся, но ни разу не вспылил раздражением?!

— А если я рядом только потому, что страшно признаться, не люблю? Готовый в любой момент остаться один, не имеющий право на жалость, не умеет любить…

— Умеет! Умеет так, что страшно эту любовь потерять! Тебе мало моего примера?!

Смерть — это страшно, очень страшно. Но побывавший возле страшен вдвойне. И что-то сейчас было в маме такого, нездешнего, приобретенного недавно, с чем я ещё не успел познакомиться, поэтому не знаю, как воспринимать. Но это что-то поглощает сильнее любого дедовского слова.

— Денис, настоящие мужчины должны уметь любить! И любить красивой глубиной! Ты так умеешь, я знаю!

— Правда?

— Правда, сын! И это чувствуют все, кто знает тебя.

Не может быть…

Нет, не все!

— А отец?

— Он мстит мне, а ты — его боль. Так получилось, прости меня. Думала, должна перетерпеть, потому что ты к нему привязан. Но исправлять его, понимать больше не могу.

— Но почему? Мама, почему всё изменилось почти за один день?

Мы первый раз поднимаем эту тему, впервые разговариваем о нём вот так — трезвым реализмом.

— Я раньше него узнала, что дед переписал на вас с Дамиром компанию. Узнала и не сказала. Он расценил это предательством. Вот и всё. Если ты захочешь с ним общаться, я никогда не буду против. Как никогда не буду против общения с папой, он многому тебя научил, другого Дениса я бы сломала…

Что?

— Ты знала, что я вижусь с дедом?

— Конечно! Я всё-таки дочь полковника, меня он тоже кое-чему учил.

Вот это новость! Хорошая новость, хоть от этого вранья избавлюсь.

— Я сказал Марине, что мы с тобой не останемся в жизни отца.

— Знаю, она приходила, рассказала. — Не перебила, но настойчиво прервала.

Настойчивость — это всегда жизнь, это всегда цель. Шаг, хороший, здоровый шаг, крепкий. Счастье!

— Она против.

— Папа собирает доказательства для возбуждения уголовного дела по статье о доведении до самоубийства. И он соберет, поэтому Марине сейчас не до нашей семьи.

Дед… Ничего себе!

— А ты хочешь этого дела? — Делаю акцент на слове «ты».

Мама улыбается.

— Да, ты другой, Денис. — И такая нежность, такая любовь в каждом слове, что я впервые задыхаюсь от своих эмоций.

Твою дивизию, от своих!

— Нет, не хочу. Но только так он даст разрешение тебе. Ты же хочешь стать Юмановым? Я правильно поняла папу?

— Да… — Не узнаю свой голос.

Дед! Мой дед!

Мама! Моя мама!

— Я вас люблю! — Признание дается легко, легче всего пройденного, пережитого. Но только благодаря этому пройденному и пережитому.

Только благодаря!

— Мы знаем! И чувствуем. — Касается моей щеки своими холодными пальцами. Нежно, едва заметно. Проводит их какой-то руной.

Самой замечательной руной!

Накрываю руку мамы своей, прижимаю её ближе к щеке. Ближе к себе.

— Денис, она не знает того, чего знаю о тебе я. Не знает, каким ты бываешь, когда на самом деле не любишь. Не знает, с чем сравнивать. Возможно, сейчас она решает самый главный вопрос: остаться или уйти.

Не понимаю, о чём…

Нет, понимаю!

— Мам, я выйду, хорошо?

Легонько умудряется ущипнуть меня в щёку. Улыбается.

— Не выйдешь, выгоню! — Отвечает хитрющим прищуром. Так может только она. Мама!

Лиля.

86

Мия

Он в этом сомневался… Но почему? Разве это возможно? Денис Соломонов. Юманов. Дэн. Эндшпиль?!

Как?!

Так любить маму, деда. Заботиться, беспокоиться, доверять беспрекословно, без сомнений и не любить? Нет, невозможно. Нет-нет! Не верю. Кто, если не он?! Как если, не так?!

Но ведь у меня тоже однажды были такие мысли… Ох, как мне понятно, как близко. Не передать. Такое точно, только самому пережить.

Обнимаю сильнее, притягиваю к груди. Пусть уходит, пусть навсегда уходит этот стрихнин. Пусть не смеет въедаться, вживаться, отравлять. Так думать нельзя, это ужасно больно, это ломает изнутри и не позволяет потом срастись, потому что всё выкорчевывает и сжигает дотла.

А когда всё-таки удается дотянуться до выжившего, оно трещит со всех сторон, опадает трухой. Ты хочешь подумать иначе, а мысль ядовитая пыжится, лопается и пачкает все остальные. Ты от неё, она за тобой. И ты срываешься. На других, на себе, на прошлом, на будущем.

Так думать нельзя! Противопоказано. Опасно!

Пусть он освободился. До конца. Пожалуйста…

Две руки держат меня, как жгуты лианы, обвили всю спину. Наверное, если б была такая возможность, чисто физически, обняли бы всё тело. Пуховик сильнее прилегает, и я чувствую, как мне становится жарко. Но это так незначительно, так неважно. Шелуха. Да пусть вся взмокну, не дернусь! Не скажу.

Стоим так долго. По моим меркам. Что происходит с Денисом, боюсь представить. Как и пошевелиться. Мои ноги давно не чувствуют пола, но в воздухе не болтаюсь, замерла, чтобы не спугнуть его радость.