Посмертные записки Пиквикского клуба

С этими словами мистер Стиггинс, побуждаемый похвальным желанием повысить трезвость собрания и исключить из него всех недостойных членов, ударил брата Теджера в нос столь метко, что темно-серые штанишки исчезли с молниеносной быстротой. Брат Теджер полетел вниз головой с лестницы.

Вслед за этим женщины разразились громкими и жалобными воплями и, бросившись к своим возлюбленным братьям, обхватили их руками, чтобы защитить от опасности. Образец привязанности, едва не оказавшейся фатальной для Хамма, который благодаря своей популярности был почти удушен толпой ханжей женского пола, висевших у него на шее и осыпавших его ласками. Большая часть свечей погасла, и в зале воцарились шум и смятение.

– Ну, Сэмми, – сказал мистер Уэллер, неторопливо снимая пальто, – ступай и приведи сторожа.

– А вы что будете тем временем делать? – осведомился Сэм.

– Не беспокойся обо мне, Сэмми, – ответил старый джентльмен. – Я сведу маленькие счеты с этим-вот Стиггинсом!

Не успел Сэм вмешаться, как его героический родитель пробился в дальний угол комнаты и с ловкостью боксера атаковал преподобного мистера Стиггинса.

– Проваливайте! – воскликнул Сэм.

– Выходите! – крикнул мистер Уэллер и, не повторяя приглашения, хлопнул мистера Стиггинса предварительно по голове и начал весело приплясывать вокруг него, как пробковый бакан на волнах, что было поистине чудом для джентльмена его возраста.

Убедившись, что все возражения не достигают цели, Сэм нахлобучил шапку, перекинул через руку отцовское пальто я, схватив старика за талию, насильно стащил его с лестницы и вывел на улицу, не отпуская его и не позволяя ему останавливаться, пика они не дошли до угла. Добравшись туда, они услышали крики толпы, наблюдавшей, как преподобного мистера Стиггинса препровождают на ночь в надежное помещение, и до них донесся шум, вызванный рассыпавшимися во все стороны членами Бриклейнского отделения Объединенного великого Эбенизерского общества трезвости.

ГЛАВА XXXIV целиком, посвящена полному и правдивому отчету о памятном судебном процессе Бардл против Пиквика

– Хотел бы я знать, что ел сегодня за завтраком старшина присяжных, кто бы он ни был, – сказал мистер Снодграсс с целью поддержать разговор в чреватое последствиями утро четырнадцатого февраля.

– Да, – ответил Перкер, – надеюсь, он хорошо позавтракал.

– Почему это вас интересует? – осведомился мистер Пиквик.

– Чрезвычайно важно. Очень важно, уважаемый сэр, – отвечал Перкер. – Благодушный, удовлетворенный, плотно позавтракавший присяжный – факт капитальный, которым нехудо заручиться. Недовольные или голодные присяжные, уважаемый сэр, всегда решают в пользу истца.

– Помилуй бог, – сказал мистер Пиквик с растерянным видом, – почему же это так?

– Право, не знаю, – хладнокровно отозвался маленький человечек. – Полагаю, для сбережения времени. Как только приближается час обеда, когда присяжные удаляются на совещание, старшина присяжных вынимает часы и говорит: «Ах, боже мой, джентльмены, объявляю, что уже без десяти пять! Я обедаю в пять, джентльмены». – «Я тоже», – говорят остальные, за исключением двоих, которым полагалось обедать в три, и поэтому они еще больше торопятся домой. Старшина улыбается и прячет часы. «Ну-с, джентльмены, так как же мы решим – истец или ответчик, джентльмены? Я склонен думать, насколько я могу судить, джентльмены, – повторяю, я склонен думать, – пусть это не влияет на ваше мнение, – я склонен думать, что прав истец», – на что двое или трое несомненно скажут, что они тоже так думают, – и, конечно, они так и думают, – а затем они уже действуют единодушно и быстро. Однако десять минут десятого! – воскликнул маленький джентльмен, взглянув на часы. Пора отправляться, уважаемый сэр, – когда слушается дело о нарушении брачного обещания, зал суда обычно переполнен. Вы бы вызвали карету, уважаемый сэр, а не то мы опоздаем.

Мистер Пиквик немедленно позвонил в колокольчик, и когда карета была подана, четверо пиквикистов и мистер Перкер разместились в ней и поехали к Гилдхоллу [110] .

Сэм Уэллер, мистер Лаутен и синий мешок последовали за ними в кэбе.

– Лаутен, – сказал Перкер, когда они вошли в вестибюль суда, – усадите друзей мистера Пиквика на места для юристов; сам мистер Пиквик пусть сядет рядом со мной. Сюда, уважаемый сэр, сюда.

Взяв мистера Пиквика за рукав, маленький джентльмен повел его к нижней скамье, находящейся перед пюпитрами королевских юрисконсультов и сооруженной для удобства поверенных, которые имеют возможность шептать с этой скамьи на ухо выступающему королевскому юрисконсульту те сведения, какие могут оказаться необходимыми по ходу дела. Занимающие это место невидимы большинству зрителей, ибо помещаются на значительно более низком уровне, чем адвокаты и публика, чьи скамьи находятся на возвышении. Поверенные, таким образом, сидят спиной и к тем и к другим и обращены лицом к судье.

110

Гилдхолл – ратуша лондонского Сити; в ней слушалось дело Пиквика, так как заседания Суда общих тяжб по делам лондонского Сити происходили в ратуше, а не в здании Уэстминстер, где в этом же суде разбирались дела жителей графства Мидлсекс, из которого Лондон был выделен.

– Должно быть, это место для свидетелей? – осведомился мистер Пиквик, указывая на нечто вроде кафедры с медными перилами по левую руку от него.

– Место для свидетелей, уважаемый сэр, – подтвердил Перкер, извлекая кипу бумаг из синего мешка, только что положенного Лаутеном у его ног.

– А там, – продолжал мистер Пиквик, указывая на две скамьи за перилами справа от пего, – там сидят присяжные, не правда ли?

– Вот именно, уважаемый сэр, – отозвался Перкер, постукивая по крышке своей табакерки.

Мистер Пиквик встал в крайнем волнении и окинул взглядом зал суда. На галерее уже собралось немало зрителей, а на скамьях для адвокатов – солидное количество джентльменов в париках, представлявших в целом приятную и разнообразную коллекцию носов и бакенбард, каковыми справедливо прославилось адвокатское сословие Англии. Те из джентльменов, у которых были при себе папки с бумагами, держали их по возможности на виду и время от времени почесывали ими нос, чтобы с особенной силой запечатлеть их в памяти зрителей. У других джентльменов, которые не могли демонстрировать такие папки, торчали под мышкою солидные фолианты с красными ярлыками на корешке и в переплете цвета подгоревшей хлебной корки, для коего существует технический термин «адвокатский переплет». Те, у кого не было ни папок, ни книг, засовывали руки в карманы и принимали по возможности глубокомысленный вид; остальные разгуливали с большим беспокойством и энергией, возбуждая этим восхищение и изумление непосвященных зрителей. Все, к великому удивлению мистера Пиквика, разделившись на маленькие группы, болтали и обсуждали новости дня без малейшего волнения, словно и не предвиделось никакого разбирательства.

Поклон мистера Фанки, который вошел и занял свое место за скамьей, предназначенной для королевских юрисконсультов, привлек внимание мистера Пиквика, и едва он успел ответить на поклон, как появился королевский юрисконсульт Снаббин в сопровождении мистера Моллерда, который наполовину заслонил королевского юрисконсульта, положив перед ним на стол большой красный мешок, и, пожав руку Перкеру, удалился. Затеи вошли еще два-три королевских юрисконсульта, и среди них – один толстяк с красным лицом, который дружески кивнул королевскому юрисконсульту Снаббину и сообщил, что сегодня прекрасное утро.

– Кто этот краснолицый человек, который сказал, что сегодня прекрасное утро, и поклонился нашему адвокату? – шепотом спросил мистер Пиквик.

– Королевский юрисконсульт Базфаз, – ответил Перкер. – Выступает против нас; он представляет интересы истицы. Джентльмен за ним – мистер Скимпин, его помощник.

Мистер Пиквик, преисполненный отвращения к хладнокровной подлости этого человека, хотел было осведомиться, как смеет королевский юрисконсульт Базфаз являясь представителем противной стороны, говорить королевскому юрисконсульту Снаббину, который был адвокатом мистера Пиквика, что сегодня прекрасное утро, но тут все адвокаты встали и судебные приставы провозгласили: «Тише!» Оглянувшись, он обнаружил, что это было вызвано появлением судьи.

Судья Стейрли (который заменял главного судью, отсутствующего по болезни) был чрезвычайно маленького роста и такой толстый, что казалось, весь состоял из лица и жилета. Он вкатился на двух маленьких кривых ножках и, важно кивнув адвокатам, которые так же важно кивнули ему, поместил маленькие ноги под стол, а свою треуголку – на стол; и когда судья Стейрли покончил с этим, от всей его особы остались видны только два маленьких подозрительных глаза, широкая розовая физиономии и примерно половина большого и очень курьезного на вид парика.