Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом «ненормальности». Какая она изнутри? Моя жизнь с синдромом Аспергера

Мать уже говорила это и раньше, и мне предстояло еще не раз услышать эти слова в течение следующего года, но я все равно не был уверен, правду ли она утверждает. Возможно, думал я, мать и права – особенно учитывая мои прежние столкновения с отцом. Но теперь, вспоминая прошлые годы, я подозреваю, что у матери просто развилась в отношении отца паранойя, которая к тому же усугублялась собственной острой душевной болезнью и странностями доктора Финча – а они тоже все росли и множились. Свой кабинет доктор Финч переименовал в «Институт Созревания», а в солнечные дни он шествовал по городу под зонтиком, неся связку воздушных шаров. И утверждал, будто тем самым привлекает внимание к своим пациентам.

Временами, когда мать задавала ему особенно сложный вопрос, доктор Финч прибегал к методу, который именовал «Гадание по Библии». Он предлагал: «Маргарет, возьмите Библию, откройте ее наугад и ткните пальцем в любой абзац, не глядя». Мать слушалась, доктор Финч зачитывал попавшийся абзац, и мы начинали обсуждать, что делать. Совершенно не хочу преуменьшать ценность Библии, но, по-моему, она – уж точно не источник ответов на вопросы вроде: «Надо ли нам уехать из дому и какое-то время пожить в Глостере?» Я думал: «Мне нужно, чтобы настоящий психолог, настоящий врач сказал нам, как быть. А Библию я могу и дома почитать, сам и бесплатно».

Но все-таки трудно было возражать, даже когда доктор Финч пускал в ход совсем сомнительные приемы, – ведь он и его семья всегда так хорошо ко мне относились и благодаря ему я выше держал голову и лучше относился к себе.

Итак, мы уехали в Глостер на нежданные «каникулы», а когда вернулись через несколько дней, выяснилось, что тем временем полиция арестовала отца, и теперь он сидел взаперти в Нортхэмптонской Государственной больнице, под наблюдением врачей. Выпустили его через неделю с небольшим, он вернулся домой притихший, словно оглушенный лекарствами, и уже не срывался на рукоприкладство. Я держался настороже и пристально наблюдал за отцом, поскольку помнил, что он вытворял раньше. Но вот чтобы отец покусился именно на убийство, – в этом я сомневался. Напившись, он просто впадал в буйство и агрессию, но выслеживать нас на трезвую голову и убивать – это вряд ли. Кроме того, благодаря его беседам с врачом, отец больше не нападал на меня, даже если ему очень хотелось.

В некоторых отношениях доктор Финч был самой непредсказуемой частью этого уравнения. Иногда казалось, что он утихомиривает родителей, а иногда – будто, наоборот, подливает им масла в огонь.

Сейчас, вспоминая и перебирая события прошлого, я понимаю, что отец страдал серьезной депрессией. А мать тем временем по-настоящему сходила с ума, все глубже погружаясь в душевную болезнь. Она то и дело жаловалась мне, что ее преследуют демоны, и вдруг пронзительно взвывала, как дикое животное. Брат очень точно описал ее поведение: «У нее внезапно загорались глаза, и она впадала в безумие». Во время очередного приступа она беспрерывно курила и говорила без умолку, все быстрее и быстрее, словно в лихорадке, а потом вдруг выкидывала какой-нибудь неожиданный фортель, например, в середине разговора съедала сигаретный окурок. «А вдруг это передается по наследству? – спрашивал себя я. – Вдруг я тоже спячу и стану вот таким?» Острый страх перед сумасшествием преследовал меня еще долго-долго, даже когда я вырос.

Мы с братом метались от отца к матери, а когда и отец, и мать бывали не в форме одновременно, заботу о нас брали на себя друзья родителей и Хоуп, дочь доктора Финча. Особенно ярко мне помнится помощь и поддержка материной подруги Пат Шнейдер, но опекали нас и многие другие, чьи имена я, к сожалению, забыл. Не знаю, что бы сталось с Микробом и со мной, если бы не поддержка и забота всех этих людей. Наверно, мы кончили бы приютом или еще чем похуже.

Когда через несколько месяцев после вынужденных «каникул» за матерью приехала «скорая», чтобы отвезти ее в государственную психиатрическую лечебницу, я уже был согласен с доктором Финчем, который настаивал на госпитализации. Смутно помню, как навещал ее в больнице. Нам пришлось миновать несколько дверей, запиравшихся на замок, – как в тюрьме, – да мать и выглядела как заключенная. Ее накачали какими-то лекарствами, и она была словно зомби. Я задался вопросом, сможет ли она вообще когда-нибудь выйти на свободу.

Нам с Микробом тогда пришлось очень туго, потому что мы не знали, кому верить. Ощущение было такое, будто каждый из взрослых видел происходящее по-своему и излагал нам свою версию. И какая именно – правда, мы не понимали.

– Ваша мать временно сошла с ума, – утверждал отец, когда ее не было рядом. – Это у нее фамильное, наследственное. – Говорил он это совершенно спокойным тоном. Когда матери не было дома, отец не пил. «Ну почему он не может быть таким всегда?» – думал я. А между тем, мать, когда бывала дома, внушала, что отец собирается подстеречь нас в один прекрасный день и убить. Так она твердила, пока ее саму не посадили в психушку.

Едва ли не самое сложное в нашей жизни с родителями было то, как внезапно и беспричинно они менялись. Иногда отец весь день лежал в постели, бормоча какую-то бредятину вроде: «Вокруг летают нетопыри… надо пойти купить раковину…» «Это он просто притворяется, играет на публику!» – ярилась мать. Но играл ли он? Я не знал. А назавтра отец вставал и вел себя как ни в чем не бывало.

Дедушка Джек, отцов папа, видел происходящее исключительно в черно-белых тонах, середины для него не было.

– Семейка твоей матери – просто псих на психе! – кричал он. – Все эти Рихтеры одинаково чокнутые! Только погляди на них!

Я предостаточно нагляделся на родителей матери, и мне они казались совершенно нормальными. Но слова дедушки Джека тревожили меня не на шутку. Долгое время я мечтал перебраться к нему в Джорджию, но так и не получилось.

– Твои родители – на самом деле замечательные люди, и желают вам с братом добра. Просто они сейчас переживают трудные времена, – переубеждали меня Пат Шнейдер, доктор Финч и его дочь Хоуп. Они очень старались, но ведь это не у них родителей сажали взаперти, как диких зверей в клетку.

Я старался присматривать за Микробом, но было нелегко.

Во всем этом хаосе маловероятно было, что я когда-нибудь снова стану отличником или даже сдам экзамены. Слишком много на меня навалилось семейных проблем и слишком много у меня было дефектов. Я уже упоминал, что не умел смотреть собеседнику в глаза. Были у меня и другие черты, которые раздражали окружающих. Очевидно, я был виноват в том, что топчусь на месте, подпрыгиваю и раскачиваюсь, а стресс лишь усугублял эти привычки.

– Почему ты так мотаешь головой?

Я миллион раз слышал это от учителей и взрослых, когда был маленьким. И до сих пор выслушиваю вариации на эту тему.

– Пап, прекрати корчить аутиста!

Так говорит мой сын-подросток, когда я раскачиваюсь взад-вперед в ресторане.

Оба замечания – пожалуй, я назову их придирками, поскольку вреда они мне не причиняют, – относятся к моей манере бессознательно двигаться в определенном ритме. Например, я лежу на диване и покачиваю ногой. Или сижу за столом в ресторане, читаю меню, но при этом раскачиваюсь взад-вперед или влево-вправо. Или качаю головой вверх-вниз. Я не обращаю на это внимания, для меня такие действия нормальны. Но, видимо, «нормальные» люди так себя не ведут. Сам не знаю, почему раскачиваюсь или мотаю головой, и даже не замечаю, в какой момент начинаю – это просто получается само собой.

Потом кто-нибудь говорит:

– Да прекрати же ты раскачиваться!

И я вздрагиваю и осознаю, что делал.

– Что с тобой? Я тебе пять минут назад сказал: перестань качаться, а ты опять за свое. Ты что, нарочно пытаешься меня вывести из себя?

Наталкиваясь на такие реакции, я все сильнее ощущал себя в школе чужаком и отщепенцем.

Влетало мне не только за неуместные телодвижения, но и за «неправильное» выражение лица. Обычно взбучку я получал ни с того ни с сего, и после нее мне хотелось только одного – убежать и спрятаться.