Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума

Сообщите родителям: Пейсах-Тиква, улица Жаботинского, 9. Розуотер где-то бродит неподалеку. Я видел его и слышал выстрелы. Здесь происходит что-то страшное. Перес и Розуотер нас предали, они работают на кого-то еще. Здесь ужас, ужас. Сюда нужно бомбу, а не экспедиции. Прощайте."

— Посмотри-ка, Степаныч…

Коломиец стоял передо мной. В руке у него блестело зеркальце. Маленькое такое зеркальце для бритья.

Потаенный первохристианский крест был выгравирован в верхнем правом углу его.

— Это же получается — неофашистская база…

Я покачал головой.

— Нет, Женя. Знак этот применяется для личной защиты адептами оккультных организаций Нового Света…

Пятый Рим использовал Римский крест. «Гугеноты Свободы» — как раз этот, Потаенный.

Посвященным всегда приходилось опасаться зеркал, но в последние несколько лет эта угроза возросла. Только из моих знакомцев четверо расстались с жизнью при весьма странных обстоятельствах — но всегда перед зеркалом. Один, бреясь, нечаянно перерезал себе сонную артерию, другой задохнулся, проглотив язык — рассматривал болячку на нёбе: и так далее.

Что-то слишком самостоятельны сделались господа гугеноты. Не пора ли сделать им окорот?..

Так я подумал, а сам спросил…

— Что еще интересного?

— Там приборчик бритвенный, — сказал Коломиец. — К дереву прибит. Пена совсем свежая. Утром кто-то брился.

Я посмотрел на лейтенанта Файбусовича. У него была честная густая щетина. Да и не мог он в таком состоянии бриться, стоя перед деревом…

— На еврейских знаках читать можешь? — я показал ему записку.

— Не-ет…

— Тогда слушай, — я перевел. — Так что этот Розуотер где-то здесь и шляется.

— GJYR, — повторил медленно Коломиец. — Куда же они ее засунули: — Он огляделся. — Так: значит, значит, значит: Степаныч, ты за мной не ходи. Я, кажется, понял кое-что.

— Я тоже, — сказал я. — Если кого увидишь, кроме меня — стреляй первым. Лучше в голову.

— Учи, учи, — как бы обиделся он. — Не мартыш, понимаю.

— Я присмотрю за твоей спиной, — сказал я.

Он усмехнулся.

— Лучше не надо. Кроме шуток, Степаныч: тебе этого знать не положено. Ни что, ни где: А глаз на жопе я себе давно отрастил. Трудно ко мне подкрасться.

Он ушел, а я сам занялся осмотром мертвого лагеря. Даже не то чтобы осмотром: После той ночи и мои способности серьезно ослабли, но не иссякли совсем. Я закрыл глаза. Никого живого не было вокруг — кроме, понятно, Коломийца. Вот он идет, идет: Я сосредоточился на том, что было под ногами.

Как бы из тумана проступали фигуры людей: немое старое кино. Быстро— быстро разбивали упаковку и вололи куда-то ажурные металлические конструкции (чем-то неуловимо напоминающие того человека-змею, которого я видел в мистерии) и тяжелые ящики. Потом люди сидели вокруг стола, а один, отойдя и став странно большим, высыпал в котел щепоть светящегося порошка, отчего котел тут же заполыхал. Дальше было сияние, будто в аппарате оборвалась пленка, и уже сквозь это сияние я видел как бы снятые снизу фигуры великанов с копьями, пролетающих надо мной. Потом тела свалили под стену, и безголовый великан ушел куда-то и канул в бездну. И опять снизу я видел, как голый человек ходит бесцельно туда и сюда, подходит ко мне, лежащему и ничего не чувствующему, берет за руку, задает какие-то вопросы…

Меня вернул к действительности далекий глухой взрыв. Я тут же нащупал Коломийца: жив и не напуган. Лучше всего ощущается страх…

Зеркальце хранило именно страх. Застарелый, как табачный дым в курилке. Я постарался настроиться на хозяина зеркальца: странная пустота. Такое бывает рядом с некоторыми памятниками.

Коломиец вернулся. Он выглядел очень довольным, как юнкер, только что совращенный супругой полковника.

— Что, еще одного дракона прикончил? — спросил я.

— Вроде того, — сказал он. — Очень вредный для дела мира и социализма был дракон.

— Орден-то хоть дадут? — спросил я.

— Лучше бы квартиру, — сказал практичный Коломиец. — А еще лучше и то, и другое.

— И очередное звание, — добавил я.

— Не трави душу, Степаныч, — вздохнул он.

Рюкзак он снял легко, и только по тому, как взбугрились мускулы на руке, я понял, что весил груз килограммов шестьдесят.

— Все в дом, все в дом, — пробормотал он. — Этот: живой и бритый: не объявлялся?

— Нет его нигде.

— А следы свежие: Ты в вертолет не лазил?

— Только заглянул.

— Это хорошо, это ты правильно. Вдруг там мины или чего похуже…

С этими словами он скрылся в чреве «сикорского». Я ждал. Через некоторое время раздался голос…

— Здесь порядок. Давай в мотор заглянем…

И мы заглянули в мотор. Собственно, я был нужен только как подставка.

— И здесь порядок, — Коломиец легко спрыгнул. — Ну что, полетим?

— А ты умеешь?

— Обижаешь, Степаныч…

— Тогда пойдем, нашу добычу притащим.

Но сначала мы похоронили мертвых. Правда, девяти иудейских мужей, потребных для чтения кадеша, поблизости не было…

Оказалось, что с похоронами мы поторопились. В воротах висел, вывалив черный язык, голый белый человек.

— О, ёлы, — вздохнул Коломиец. — А это-то еще откуда взялось?

— Видно, одиноко ему стало, — сказал я.

Коломиец залез на ящик и обрезал веревку. Тело тяжело упало на влажную землю.

Покойник был лет тридцати. Все волосы с его тела были сбриты — грубо, с порезами. На плече горела алая татуировка: орел, терзающий змею. А на животе чем-то белым, вроде зубной пасты, был начертан древнетуранский знак «сломанная лестница».

— Сам он — или кто постарался?.. — пробормотал Коломиец неуверенно.

— Сам, бедняга, — сказал я. — Тяжела доля его…

— А нарисовано это для чего?

— Чтобы душа землю не покидала.

— З-зачем?