Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума

Звук был — как от лопающихся веревок. Кровь выпрыгнула на стенку ванны и размазалась кляксой. В ушах зазвучало никогда не слышанное раньше далекое пение. Потом докатилась боль — не как от пореза, а как от ожога. Лило в три ручья, ровно вода из крана. Быстро темнело в глазах, возникали далекие искры и не гасли, приближаясь из тьмы, похожие на светящиеся зрачки волков. Пение напоминало вой скрипки, в который вплетался звук неясных ударов. Костры охотников гасли, и закричали женщины, провожая сыновей в ночную чащу, откуда вернутся не все, и колдун А'Шу вынес мне белый бубен с серебряным колокольцем и белую наголовную повязку и сказал: владей: Глаза чудовищ выплывали из тьмы, разверстые пасти и пламя из глоток, и когти бронированных лап, и раздвоенные хвосты с шипами, покрытыми радужной пленкой яда, и отныне мне одному должно отвечать за воинов и женщин единственного племени людей между Рутой и Даитией…

Когда вернулся свет, ватная рука ударяла меня по ватному лицу. Отец смотрел с любопытством, словно видел перед собой экзотическую зверушку. Кровь засохла на запястье, забила, свернувшись, растворенные вены.

— Я хотел только проверить, можно ли усилием воли остановить кровь. Обычный прием индусских факиров, — сказал я как мог равнодушно.

— Твое счастье, что пришлось за табачком вернуться, — проговорил отец. — Не могу я у Геннадия Аполлоновича его вирджинское зелье употреблять. А второе твое счастье — что мать не видит. А третье счастье — что в новолуние кровь и взаправду быстро сворачивается… Болван ты, юнга. На полную луну здоровеннейшие матросы в пять минут кровью истекают…

— Я был уверен в благополучном разрешении опыта, — сказал я, с трудом собирая слова.

Отец наказал сидеть неподвижно, поднялся к себе, принес йод и бинт и стал обмывать руку под струей из крана.

— Неизъяснимы наслажденья, бессмертья, может быть, залог, — ворчал он. — Вот, мол, буду в гробу лежать, тогда поймете, какой я был умный да красивый…

— Папенька, да я совсем не это имел в виду! — воскликнул я со всей степенью искренности, на которую был способен.

— Ну да, заглянуть за грань и все такое…, — длинные отцовские пальцы ловко наматывали узкую полоску бинта. — Оскары, язви их душу, Уайльды… Сегодня нам заблажило обморочных видений посмотреть, завтра — эфирчику понюхать…

Отчего же — хоть сейчас бери да пользуйся! Только запомни — если русский человек тянется к эфирчику да кокаинчику, то уж непременно закончит он родимым штофом горькой, как все эти засодимские, златовратские, терпигоревы и прочие печальники горя народного…

В печальники горя народного мне никак не хотелось.

— Матери скажем — игрушку разбил, — распорядился отец. — А Митьке вообще ничего не говори, хоть он и старший, но горе тому, кто соблазнит единого из малых сих…

12

Все пепел, призрак, тень и дым,

Исчезнет все, как вихорь пыльный,

И перед смертью мы стоим

И безоружны, и бессильны.

А.К.Толстой

Все-таки при жизни мадам Дайна Сор была на редкость стервозной особой.

Долго бы пришлось стороннему наблюдателю изыскивать следы скорби не только на лицах многочисленных репортеров, но даже и самих сотрудников QTV.

И, может быть, особенно сотрудников. Вероятно, с такими же постными рожами крестьяне хоронили бы Салтычиху. Впрочем, до похорон было еще далеко — тело в замороженном виде ожидало отправки на историческую родину.

Не смог внести необходимого драматизма и посол Соединенных Штатов.

Зачитывая ноту протеста, он особо упирал на то, что погибшая прежде всего была гражданкой этого свободного государства, а уж потом — женщиной и журналисткой. Он осудил разгул терроризма в России, а за компанию — антиамериканскую истерию, нагнетаемую прессой.

Министр Куликов держался уверенно, увязывая теракт не с антиамериканской истерией, а с сомнительными финансовыми операциями телекомпании.

— Вопрос господину министру: QTV известна своими прочеченскими настроениями. Не видите ли вы античеченского следа в этом покушении?

— Нет, не вижу. Античеченцы начали бы с Новодворской. И на ней бы и кончили.

И все.

—«Независимая газета». Не кажется ли вам, господин министр, что убийство демократической журналистки Дайны Сор — всего лишь рекламный трюк в предвыборной кампании президента?

— Чей трюк? — мрачно спросил министр.

— Одного из претендентов.

— Почти год ваша газетка не выходила, — сказал министр. — Как хорошо было.

Душа отдыхала… Нет, не кажется.

— Слушай, дорогой, сейчас «Спартак-Алания» простого «Спартака» мочить будет, смотреть хочу…

Этот вопрос был обращен уже не к министру внутренних дел, а к Николаю Степановичу с Коминтом, которые расположились в тесном холле перед телевизором.

Николай Степанович ухом не повел, а Коминт развернулся всем креслом к болельщику владикавказской команды и стал его пристально рассматривать.

Потом зачем-то достал из кармана и водрузил на нос давешние синие очки.

— А теперь ты послушай, дорогой , — сказал он. — Вчера женщину убили.

Иностранку убили. Главный мент выступает, нам слушать надо. Что они знают, чего не знают… Ты меня понимаешь?

— Ну и что? — все-таки не понял болельщик. — Мало ли кого убили, уже почти всех, кого надо, убили… Алиби-малиби. А там — «Спартак-Алания» простого «Спартака» мочить без меня будет?

— Я сейчас сосчитаю до трех, — сказал Коминт. — И не надейся, я не тебя убивать буду. На фиг ты мне сдался? У меня там на трибунах тридцать восемь снайперов. Понял?

— Понял, — печально понял болельщик. — А зачем так много?

—…с целью усиления дальнейшего силового воздействия, — вслед ему сказал министр.
– Мирный план не предусматривает вывода внутренних войск и ОМОНа.

Прикомандирование ко внутренним войскам ракетных частей обуславливается…

— Раз сижу в землянке, чайник закипает, — дурным голосом возопил Коминт, — Бах! — и больше нету дзоту моего! Я гляжу на чайник, чайник протекает. У себя потрогал — вроде ничего!