Посох царя Московии

— А кому блины с пилу с жару! — верещала дорожная тетка в цветастом платке.

— Сбитень [136] пей на посошок и откушай пирожок! — вторил ей разбитной малый в заячьем треухе. — Пироги с рыбой, зайчатиной и требухой! Навались, народ честной, пирожок купи мясной!

— Саечку, саечку купи! — уговаривала старушка, словно просила милостыню. — Скусная-я…

— В Москве колачи, как огонь, горячи! — надрывался бойкий малец.

— Где кисель, там и сел, где пирог, тут и лег! — хвалил свой товар солидный дядька с бородой до пояса.

136

Сбитень, збитень — старинный русский горячий напиток (иногда алкогольный) из воды, меда и пряностей, в состав которых нередко входили лечебные травяные сборы. Впервые упомянут в славянских летописях в 1128 г. Горячий сбитень обладал согревающим и противовоспалительным действием, поэтому его преимущественно пили в зимний период. Обычно сбитень был не крепче 4–7°, но иностранцам и состоятельным людям могли подавать и более крепкий напиток.

— Живем не мотаем, а пустых щей не хлебаем! Хоть сверчок в горшок, а все с наваром бываем! — пытался перекричать всех тощий, как пономарь, сиделец. — Заходи, не пожалеешь!

— Курочка ряжена, требуха перепарена, кобылка гусятинки да стегно поросятинки! — завлекала проголодавшихся быстроглазая дебелая молодица с румянцем на всю щеку.

Харчевники уговаривали посетить их «заведение» солидно, с подходом, намекая, что с морозцу неплохо бы выпить сбитня и откушать горячих щей:

— Щец с мясом, ушица рыбная, царская, ложку проглотишь… — заговорщицки подмигивал Ворону дородный харчевник. — Колачи простыя и сдобные… Сбитень горячий и хмельной, как зеленое вино. Испей — не пожалеешь…

Иван не удержался и выпил кружку горячего сбитня — для сугреву. (Сбитень и впрямь был крепче, чем обычно.) Дело шло к весне, солнце стояло уже высоко, но легкий морозец все еще пощипывал щеки и забирался за ворот кафтана.

Закусив калачом, Ворон бодро пошагал дальше, к Сурожским рядам. Там он долго не задержался. Прикупив китайки, бывший разбойник направился в портновскую мастерскую, где ему пообещали выполнить заказ к Сретенью Господнему.

Покинув портновскую мастерскую, Ворон направился к Варварским крестцам. Крестцами в Китай-городе назывались те места, где находились часовни, в которых приводили к крестному целованию народ в особенно важных случаях, а также объявлялись царские и патриаршие указы. Сюда же привозили трупы безродных тюремных узников, умерших в тюрьме или под пытками, для сбора денег на их погребение.

Перед Семиком на эти же крестцы вывозили из убогих домов содержавшихся там подкидышей и там их брали на воспитание бездетные супруги. Таких крестцов в Китай-городе было три: Никольский, Ильинский и Варварский.

Варварский крестец получил свое название от церкви Святой Варвары. Тут продавались знахарями целительные травы и заговаривались разные болезни. Бомелиус дал задание Ивану купить какие-то корешки для своих лекарских целей.

Ворон побаивался знахарей, которых многие считали колдунами. И в то же самое время его тянуло к ним. Обладая великолепной памятью, которую он еще больше развил под началом Бомелиуса, Иван, толкаясь на Варварских крестцах в основном среди бедноты (впрочем, сюда хаживали и люди с достатком), ловил на слух знахарские заговоры и запоминал их. Зачем? Этого он и сам объяснить не мог.

Просто он ЗНАЛ, что за простыми с виду словами (а иногда и вовсе тарабарщиной) скрывается какая-то неведомая сила. Откуда это знание приходило к Ворону, он понятия не имел. Но когда, слушая торопливый шепот знахарки, Иван закрывал глаза, то перед его внутренним взором начинали появляться странные видения — иногда разноцветные, приятные, а временами зловещие, серые и черные.

Это всегда было ново и необычно. Ворон чувствовал, как в жилах начинала быстрее бежать кровь, мысли обострялись и воспаряли на огромную высоту, а тайны мироздания, заключенные в астрологические таблицы, становились ему гораздо понятнее.

После посещения Варварских крестцов гороскопы Ивана становились необычайно точными. А уж гадание получалось выше всяких похвал. Ему будто кто со стороны подсказывал нужные слова.

— …Господи, благослови! У рабы божьей в белом теле есть белый черноголовый червяк-змеевик. У этого червяка есть 12 жен. Как в поле трава-болтанка, я ее с полем выполю, у белого червяка змеевика жен повыберу. Бел червяк-змеевик, но не ешь белого тела, горячую кровь, жилы-поджилы, а ешь горькую осину от корня до самой вершины…

Старая Благуша, одна из самых сведущих в знахарском деле, шепталась с молодицей, явно купеческой женой или дочерью, судя по одежде. Молодка была в беличьей шубе, крытой цветной тафтой [137] и модных сапожках, расшитых жемчугом. Намазанное белилом лицо, нарумяненные щеки и подведенные сурьмой глаза и брови подчеркивали статус молодой женщины. Но даже этот варварский макияж не мог скрыть ее болезненный вид.

Наконец Благуша, делавшая заговор на воде, которая была налита в глиняную чашку, разбила яйцо, добавила в воду белок и каплю крови из пальца молодухи и заставила ее выпить эту смесь.

137

Тафта — гладкая тонкая ткань полотняного переплетения с характерным переливчатым блеском; родиной Т. считается Персия. Первоначально эта ткань изготавливалась исключительно из шелкового волокна.

Ворон поторопился пройти дальше, потому что Благуша бросила на него острый подозрительный взгляд. У него даже мороз пошел по коже, когда он заглянул в ее бездонные черные глаза. Люди говорили, что мать Благуши была из черкес; в свое время ее захватили в полон и она прижила девочку с казацким атаманом, который потом погиб на поле брани.

— …Прошу я, Офанасей, Господа Бога, прошу сына его Иисуса Христа и мать его Пречистую Марию. Снимите с меня проклятие раба Микифорки, со всего рода моего снимите, явите милость, щедрость и не имеющие границ всепрощение и доброту свою небесную! — громко шептал мужик в тулупе, повторяя слова заклинания вслед за знахарем Юшкой.

Он держал в руках оловянный кубок, на дне которого находился расплавленный воск.

— …Как весной вливается в воду вода, поднимает со дна грязь и мусор и уносит все наносное с. собой, очищая реку, так очищалась бы от черных пятен оболочка моя. С Богом, не сатаной, я, Офанасей, выливаю и надеюсь. Аминь.

С этими словами безутешный Офанасей, руки которого дрожали как у старца, вылил воск в стоящую перед знахарем кандейку [138] с водой.

Офанасей ушел, обнадеженный напутственными словами Юшки. Знахарь, не поднимая глаз, буркнул Ивану:

138

Кандейка, ендова, коновка — деревянная чаша.

— Садись, раб Божий… вот те чурбан.

Толстый липовый чурбан служил у Юшки в качестве табурета. Ухмыльнувшись, Ворон сел и спросил:

— Ты чего такой неприветливый? По здорову будешь ли?

Юшко поднял голову и, узнав Ивана, хмуро осклабился.

— Здоров… твоими молитвами, — ответил он, поплотнее запахивая ворот суконного кафтана. — Вона весна скоро, а мороз не унимается, — пожаловался Юшко на погоду. — Тебе чаво? Ужель болезню какую подхватил?

Ворон познакомился с Юшкой на почве целебных трав и кореньев, которые закупал по заказам Бомелиуса. Кроме того, что Юшко занимался знахарством, он был еще и травником.

На всем Варварском крестце не было более сведущего в этом деле, чем Юшко. Он был жилист и костист, как старый плохо кормленный одр, но каждый год, с весны до поздней осени, неутомимо бегал по полям и лесам, заготавливая цветы, листья и корешки целебных растений.

По этой части познания у Юшки были просто потрясающими. Все знали, что у него можно прикупить самые редкие виды целебного зелья.

Некоторые поговаривали, что он может добыть даже цвет папоротника, который цветет только раз в году, в ночь на Ивана Купала, но за очень большую цену и не каждому. Поэтому Юшко, торгуя высушенными травами, ягодой и кореньями, жил безбедно, в полном достатке.