Посредник

Куинн зажег настольную лампу и всмотрелся в фотографию через сильную лупу. Сквозь желтизну старого снимка на тыльной стороне ладони того, кто стоял справа, проступал четкий рисунок: паук, притаившийся в центре паутины.

Больше ничего интересного в картотеке не нашлось. Эта ниточка была единственной. Куинн позвонил, чтобы его выпустили.

В кабинете Хеймана Куинн протянул ему фотографию.

— Кто это такие?

Хейман перевернул снимок. На обороте каждой карточки, каждой фотографии в его коллекции имелся семизначный номер. Он набрал этот номер на пульте компьютера.

— Хм! Ну и симпатяг же ты отобрал, дружище… Молодчики еще те!

Поглядывая на экран, Хейман быстро заговорил:

— Фотография сделана, скорее всего, в провинции Маньяма, на востоке Конго, ныне Заир, по-видимому, зимой шестьдесят четвертого года. Крайний слева — это Жак Шрамм, Черный Жак Шрамм, бельгийский наемник.

Оседлав любимого конька, Хейман все более воодушевлялся.

— Шрамм был одним из первых. Он сражался с войсками ООН во время борьбы за отделение Катанги с шестидесятого по шестьдесят второй. После поражения сепаратистов ему пришлось бежать в соседнюю Анголу, тогда еще колонию Португалии, где у власти стояли ультраправые. Вернулся в Конго осенью шестьдесят четвертого: его пригласили принять участие в подавлении мятежа в Симбе. Вновь сколотив свою группу «Леопард», он отправился усмирять бунтовщиков в провинции Маньяма. Вот так… Что-нибудь еще?

— А другие?

— М-м-м… Этот вот, крайний справа, тоже бельгиец, офицер по фамилии Вотье. Одно время под его началом состояли новобранцы в Катанге и двадцать белых наемников в Уотсе. В Маньяму, очевидно, явился с визитом. Тебя, я смотрю, интересуют бельгийцы?

— Что-то вроде того…

Куинн вспомнил встречу в ангаре Бэббиджа. Проходя мимо распахнутой дверцы, он почувствовал запах табачного дыма. Явно не «Мальборо» и не «Данхилл». Скорее похоже на французские сигареты «Голуаз». Или «Бастос», бельгийской марки. Зик не курил — иначе бы слышался запах изо рта.

— Вот этот, без шлема, — Рожер Лагайяр, тоже бельгиец. Убит в засаде по дороге на Пуниа. Сведения совершенно точные.

— А это кто? — спросил Куинн. — Прямо-таки великан!

— Да, парень ражий, — согласился Хейман. Футов шесть с лишком. Что твой шкаф. На вид ему лет двадцать пять. Жаль, повернул голову, да еще тень от шлема мешает. Лица и не разглядишь. Наверное, поэтому имя не указано. Только кличка. Большой Поль… И всё.

Он выключил экран. Куинн чиркал что-то в блокноте, потом вырвал лист и протянул Хейману.

— Тебе вот такое приходилось видеть?

Хейман взглянул на рисунок. Паук в центре паутины. Он пожал плечами.

— Обыкновенная татуировка. Накалывают себе панки, фанаты, всякая шпана. Таких на каждом углу полно.

— Подумай лучше! Скажем, Бельгия, лет тридцать тому назад…

— Постой-ка… Черт побери! Как же это у них называлось? Ага! Araign'ee… Не могу вспомнить это слово по-фламандски. По французски — паук.

Хейман постучал по клавишам компьютера.

— Черная паутина, красный паук в центре — на тыльной стороне левой руки?

Куинн потер лоб. Перед тем как забраться в багажник, он проходил мимо открытой дверцы «вольво». Зик шел сзади. Сидевший за рулем головой почти касался потолка автомобиля. Приглядываясь к Куинну, он перегнулся в сторону. Левой рукой оперся о сиденье. Перчатки на ней не было: он снял ее, чтобы закурить.

— Паутина черная, паук красный… Да-да, именно так! — подтвердил Куинн.

— Знак принадлежности к группировке малозначительной, — с пренебрежением заговорил Хейман, глядя на дисплей. — Организация крайне правого толка, создана в Бельгии в конце пятидесятых — начале шестидесятых. Выступала против предоставления независимости Конго — последней бельгийской колонии. Входили в нее, разумеется, расисты, антисемиты и так далее, дело известное. Вербовали отпетых юнцов, хулиганье и прочую шушеру. Швыряли камни в витрины еврейских магазинов, освистывали левых ораторов, избивали депутатов-либералов. Мало-помалу движение сошло на нет. Крах колониальных империй лишил эту кучку националистов всякой опоры.

— Туда входили фламандцы или валлонцы? — спросил Куинн.

Бельгия — страна двух языков, двух культур: на севере, ближе к Голландии, говорят по-фламандски, на юге, близ границы с Францией, живут валлонцы, говорящие по-французски.

— И те, и другие, — ответил Хейман, взглянув на экран. — Здесь отмечено, что движение зародилось в Антверпене. И всегда обладало там наибольшим влиянием. По-видимому, больше было фламандцев.

Куинн вернулся в кафе. Почти пятичасовое ожидание превратило бы любую женщину в разъяренную фурию. К счастью для Куинна, Саманта не была новичком: не раз подолгу дежурила на наблюдательных постах и приучила себя терпеливо сносить утомительное бездействие. Она спокойно сидела, обхватив ладонями пятую чашку кофе.

— Когда ты должна рассчитываться за машину?

— Сегодня вечером. Но можно продлить срок.

— Ты не могла бы вернуть ее прямо в аэропорту?

— Конечно. А в чем дело?

— Мы летим в Брюссель.

Саманта казалась расстроенной.

— Послушай, Куинн, это действительно необходимо? Если так надо, я не против, но, может, на этот раз обойдемся без самолета? Я в последнее время налеталась досыта.

— Ладно. Расплатись за машину в Лондоне. Сядем на поезд. Но в Бельгии нам придется взять машину напрокат. Возможно, в Остенде. И нам понадобятся деньги. Кредитной карточки у меня нет.

— Нет чего?

Саманте показалось, что она ослышалась. Куинн пожал плечами:

— Зачем она мне в Алькантара-дель-Рио?

— Хорошо-хорошо, мы зайдем в банк. Я выпишу чек. Надеюсь, хватит и на обратный путь.

По дороге в банк Саманта включила радио. Полилась скорбная мелодия. В Лондоне только начинало смеркаться. Далеко за океаном семья Кормаков провожала сына в последний путь.

Глава 12

Саймона хоронили на Проспект-Хилл — кладбище острова Нантакет. С залива порывами налетал ледяной ноябрьский ветер.

Заупокойная служба состоялась в небольшой епископальной церкви на Фэйр-стрит. По просьбе семьи усопшего официальных лиц здесь почти не было: иностранные делегации и представители посольств собрались на траурную церемонию в Вашингтоне.

Президент просил также закрыть доступ корреспондентам, но кое-кто из них все же сумел обойти запрет. В это время года приезжих на острове почти нет, и местные жители отнеслись к желанию президента не видеть посторонних с полным пониманием. Даже агентов секретной службы, мало привычных к галантности, неприятно задевала угрюмая неразговорчивость окружающих. Репортеров с камерами недвусмысленно оттирали плечом и, невзирая на протесты, засвечивали пленку.

Гроб был доставлен на остров военным самолетом «С-130»: местный аэропорт не смог бы принять «Боинг-747». До начала службы гроб стоял в зале для прощания единственного на острове похоронного бюро.

Церемония еще не завершилась, когда на церковь, сложенную из серого камня, обрушились потоки дождя. Струи с Заблестевшей шиферной крыши стекали вниз, омывая цветные витражи окон.

Катафалк медленно проследовал по улицам городка к кладбищу, расположенному на холме, по неровной мостовой Мэйн-стрит, через Нью-Милл-стрит к Кейто-Лейн. Впереди шел президент, не сводивший глаз с покрытого флагом гроба. Его младший брат поддерживал плачущую Майру Кормак.