Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли

Ситуация постмодерна

Постмодерн как парадигма

Современный мир осуществляет переход к парадигме постмодерна.Ни больше и ни меньше. Это очень фундаментальный момент. Те, кто не мыслят о постмодерне, не занимаются постфилософией, дисквалифицированы. Они по инерции видят сны заканчивающегося, выродившегося модерна, чем бы они при этом ни занимались — историей религии или философией, наукой или лингвистикой, культурологией или социологией. Все осмысленное, что можно сказать относительно философии, даже с точки зрения истории философии, сегодня можно сказать исключительно исходя из базового опыта феномена постмодерна, из и на основе ситуации постмодерна.

Все то, что не учитывает, не осмысляет, не описывает, не затрагивает, не толкует, не трактует, не развивает постмодерн, должно быть, как минимум, отложено в сторону. В наше время философия не просто закончилась, она в наше время невозможна.Как Распутин, приходивший в армяке и пугавший придворных барышень, был определенным экзотическим анахронизмом, так и человек, который сегодня будет говорить о Канте — есть такой же нелепый анахронизм, приходящий в университетские залы, как Распутин на бал. Никакого Канта, никакого чистого разума, никакого Сартра уже не существует. То, с чем мы имеем дело сегодня, на данном фазовом переходе — совершенно новое явление. Так в Новое время религия радикально поменяла свое значение в сравнении со Средневековьем, и базовое отношение к ней было кардинально пересмотрено. Философия и наука взяли верх над религией, и стали судить о ней, претендуя на высшую истину. Нечто подобное происходит в эпоху постмодерна с самой философией. Когда мы бросаем взгляд на философию из ситуации постфилософии, перед нами предстает совершенно иная картина, нежели совсем недавно.

Прочтение Канта в различных парадигмах

В эпоху модерна Кант был фундаментальным элементом самой парадигмы Нового времени. Его «Критика чистого разума», подрывающая онтологические аргументы объекта и субъекта, разводящая по разные стороны феномен и ноумен, виделась как важнейшая веха на пути освобождения человеческого рассудка от инерции старой метафизики и некритически принятой онтологии — как инерциально сохранившейся с периода «традиционного общества», так и накопившейся в ходе ошибок при разработке философских основ Нового времени.

Кант мыслился как «освободитель», как архитектор основ «гражданского общества», как важнейший теоретик либерально-демократического подхода. Канта нельзя было не учитывать в философском процессе. Более того, в Канта необходимо было верить, но верить рационально, доверительно принимая четкую и последовательно изложенную им логическую систему аргументов и концептуальных заключений. Кант, по сути, строго продолжал основную линию философии Нового времени, радикально прочерченную Декартом — разведение по разные стороны субъекта и объекта и утверждение центральности гносеологии (теории познания) в качестве наиболее надежной основы философствования. Только Кант делал на этом пути важнейший рывок и демонстрировал, что онтологическая субстанциальность как субъекта, так и объекта не может быть строго выведена из структур рассудка (чистого разума), и это противоречие разрешимо лишь в обращении к волевому моральному началу, составляющему основу практического разума. В Канте модерн достигал своего логического предела, поэтому все попытки (в первую очередь, Гегеля) преодолеть Канта оканчивались крахом, и все, кто хотел идти по пути философии Нового времени вперед, вынужден был принимать лозунг «Назад к Канту!».

Теоретически при этом можно было читать Канта и в ином парадигмальном ключе, т. е. произвольно помещая его в контекст премодерна. В моей жизни был один эпизод, о котором я рассказывал Фрэнсису Фукуяме. Будучи в Токио, я общался с одним японским профессором из «Католического университета».

Обратите внимание: «Католический университет» под Токио. Для чего он там построен? Для того, чтобы отучить японцев от премодерна — буддизма и культа солнечного бога-императора. Этот университет прибыл туда вместе с американскими оккупационными войсками и был призван переучить японскую элиту так, чтобы она поскорее забыла свою традицию, духов, богов, покемонов и др.

Так вот, как-то сидя в традиционном японском ресторане, мы заговорили с этим профессором о Канте. Он, как выяснилось, всю жизнь специализировался на философии Канта, написал о нем много работ и защитил диссертацию. Пожилой человек, прошедший весь курс унижения и воспитания в оккупационной послевоенной среде. Мы с ним как раз прожевали огромную голову какой-то японской рыбы. Затем он сказал мне: «Я очень люблю Канта, но Кант не понял одной вещи: что феномен и ноумен совпадают. Еще в юности я сидел во дворике своего маленького дома, смотрел на звезду и написал танку: «Как прекрасна эта звезда, и нет разницы между мной, воспринимающим эту звезду, и звездой, воспринимающей меня».

Вот смотрите, как здесь проступает неискоренимость парадигмы премодерна! Американские оккупационные войска старательно выстроили «Католический университет», перевели Канта на японский, заставили этого профессора отказаться от древних духов и самурайских обычаев, зарыть свой меч подальше. Его научили Канту. И что же мы видим? Если бы его не завоевали, он рубил бы там этим «кантам» головы. Его научили, его посадили в философскую оккупационную клетку, а он все равно остается незыблемым элементом «премодерна», трактующим Канта так, как требует этого логика Традиции, логика буддистской традиции.

Вот так можно увидеть философию модерна глазами премодерна. В принципе, так трактовать Канта — все равно, что рубить самурайским мечом его духовную голову. И это не крайняя форма идиотизма, это голос подполья традиционного общества, который вполне серьезно может готовить тем самым реванш. Фукуяма, когда я ему рассказал этот эпизод, вздыхая, кивнул.

Но как истолковать Канта, исходя из постмодерна? Что он для нас сегодня? И вот здесь возникает очень интересный момент.

В случае «клинического» непонимания Канта японским профессором все прозрачно: у него есть своятрадиция, которую он, ничтоже сумняшеся, приписывает Канту — чтобы его американцы оставили в покое.

Постмодерн, со своей стороны, есть также «клиническое» непонимание Канта, но совершенно в другом ключе. Постмодернистское прочтение Канта сводится к полному игнорированию его «гуманистического» пафоса. Философия Канта полностью отрывается от просветительского и гуманитарного контекста. В Канте берется только фактическая часть критики онтологического статуса субъекта и объекта, т. е. грубо говоря, идея, что субъект (мыслящий человек) и объект (внешний мир) естьлишь логические допущения; на самом же деле, никто твердо не знает и никак не может доказать, что они, действительно, есть.С другой стороны, из рассуждений о практическом разуме берется концепция воли (технически истолкованная мораль) как того инструмента, с помощью которого преодолевается на практике онтологическая бездоказательность субъекта и объекта. Таким образом Кант расшифровывается как радикальный нигилист, прямой предшественник Ницше, подготовивший концептуальную почву для теорий «смерти автора», произвольной игры социальных механизмов, «Общества Спектакля» Ги Дебора, «микрополитики желаний», «тела без органов», «ризомы» Жиля Де-леза и Феликса Гваттари, так как из кантовской критики становится понятным, что нет ни субъекта, ни объекта, а есть только механизм рационализации и апперцепции, пребывающий в своего рода безвоздушном пространстве. Промежуточной стадией между собственно Кантом и постмодернизмом можно назвать концепцию Мартина Хайдеггера относительно «Dasein» и Inzwieschen («бытия-между»).

Постмодерн как стиль: смешение парадигм

Как можно охарактеризовать философствование постмодерна? Здесь невозможно дать какого-то последнего решения. Мы пытаемся описать и понять явление, которое еще не состоялось, которое только сейчас складывается, притягивает, призывает нас к себе. И тем не менее, что-то о нем мы уже можем сказать.

Самое принципиальное в подходе парадигмы постмодерна — это утверждение, что модерн и премодерн, как минимум, сопоставимы, рядоположены и друг друга стоят.

Впервые термин «постмодерн» был использован американцем Чарльзом Дженксом применительно к архитектуре. Дженкс утверждал, что существуют строгие каноны архитектуры модерна. Разумеется, архитектура модерна может быть какой угодно, очень разной, в зависимости от индивидуальности архитектора. Но существуют некоторые границы,в которых архитектор модерна строит. И вот к архитектурному сооружению модерна (в качестве постмодернистического хода) Дженкс предложил добавить, например, купол в стиле храма Василия Блаженного. Так из смешения — невозможного ни в парадигме премодерна, ни в парадигме модерна как таковых — складывается стиль постмодерна. В итоге мы получаем вначале ироничное, провокационное, откровенно эпатажное, напоминающее дадаизм или сюрреализм, напластование парадигм премодерна и модерна.