Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы
Шрифт:
40. Чёрный С. Стихотворения. М., 1991.
41. Шкловский В. Собрание сочинений: В 3 т. М., 1974.
Феномен интеллигенции
Не говорит ли вам это…что мы имеем дело с одной из роковых тем, в которых ключ к пониманию России и её будущего?
Где и когда родился этот загадочный российский феномен, и, главное, в чём его смысл?
Ох, и темна российская история! Какую дверь ни открой — пусть даже в самые недавние времена, — всюду неоднозначность в датах, сумрак в определении понятий и противоречивость в оценках. Даже такое крупное и значимое для России явление, как интеллигенция, удостоившееся тысяч научных статей и книг, до сих пор
Начать с того, что никто не знает, когда она появилась на свет. Многие литераторы конца XIX — начала ХХ веков, подобно философу Георгию Федотову, полагали, что «по-настоящему, как широкое общественное течение интеллигенция рождается с Петром» [30. Т. 1. С. 79]. Почему именно тогда, обычно не объяснялось. Лишь изредка поминали, что не кто, иной как Пётр начал активно заботиться о появлении в России слоя образованных людей, отправляя отечественных недорослей учиться за границу, а те попутно нахватались там чужих, европейских, идей.
Однако многим авторам петровское отцовство в отношении российской интеллигенции казалось далеко не бесспорным. Некоторые, сами того не замечая, словно мимоходом, нарушали принятую датировку. Так, философ Сергей Булгаков в одной и той же статье сперва привычно назвал интеллигенцию «созданием Петровым», а затем вдруг определил в её духовные отцы Белинского [4. С. 45, 49], который принадлежал к гораздо более поздней исторической эпохе.
Без Петра, как и во многом в России, тут, конечно, не обошлось. Но, очевидно, правильнее говорить, что северный демиург, а ещё точнее — выстроенное им государство лишь дало толчок появлению интеллигенции. Вот как характеризует рождение этого важного социального явления Яков Гордин: «Первый император своими реформами разбудил в русском человеке — прежде всего, в дворянине и “вышедшем в люди" разночинце — понятие о своём достоинстве, о своём высоком долге и при этом поместил его в жёсткую структуру, основанную на всеобщем политическом рабстве. Это рождало мучительный духовный дискомфорт, который, усугубляясь в эпохи “либерального самодержавия" с их иллюзиями, порождал отчаянные попытки привести внутреннее самоощущение в соответствие с реальным общественно-политическим положением: мятеж декабристов, кровавый героизм народовольцев и так далее…» [11. С. 114].
Итак, будем считать, что определиться с отцовством удалось. А как всё-таки быть с датой рождения?
Одни историки говорят, что интеллигенция родилась в первой четверти XVIII века, то есть опять-таки при Петре I, другие — в конце того же столетия, третьи — в годы, предшествовавшие восстанию на Сенатской площади. Однако большинство современных исследователей всё же сходятся на том, что российская интеллигенция появилась в 1860-е годы, когда в связи с началом александровских реформ студенчество, а также представители так называемых интеллигентских профессий — учителя, вузовские преподаватели, врачи, инженеры, деятели искусства — образовали достаточно широкий, социально значимый слой общества. Именно в ту пору к основным сословиям — дворянам, почётным гражданам, купцам, мещанам, крестьянам — добавились те, кто не подходил под главные сословные рубрики и кого стали называть разночинцами.
Параллельные заметки. Обе крайние датировки служат ещё одним подтверждением старой истины: часто стереотипное мировосприятие свойственно не только массовому сознанию, но и специалистам-интеллектуалам.
В первом случае, как нетрудно догадаться, трафаретка наложилась на аксиоматичную формулу, согласно которой все основные приметы новой России возникли при Петре и спор может идти лишь о том, чего в этих приметах больше — положительного или отрицательного. Во втором случае отчётливо проявилась впитанная со школьной и студенческой скамьи ленинская схема, определяющая 60-е годы XIX века как начало второго этапа в развитии русского революционного движения. Неслучайно сталинский краткий курс «Истории ВКП(б)», а вслед за ним и все издания «Истории КПСС» начинались именно с этого десятилетия.
Ещё более запутанная история произошла со словом «интеллигенция».
Не так давно считалось, что слово это придумал Пётр Боборыкин. Тем более Пётр Дмитриевич и сам в начале ХХ века не без гордости вспоминал: «…в 1866 г. в одном из своих критических этюдов я пустил в обращение в русский литературный язык или жаргон. слово интеллигенция. т. е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны» [18. С. 384]. Действительно, в первом издании словаря Владимира Даля (1865) такого слова не было, оно появилось лишь во втором издании и почти дословно повторяло боборыкинскую трактовку.
Однако ещё в 1836 году, то есть в том самом, когда Боборыкин — бывают же такие совпадения! — появился на свет Божий, Василий Жуковский, описав в своём дневнике ужасный пожар в балагане Лемана близ Адмиралтейства, возмущённо добавил: «Через три часа после этого общего бедствия,
почти рядом с местом, на коем ещё дымились сожжённые тела 300 русских… осветился великолепный Энгельгардтов дом, и к нему потянулись кареты, все наполненные лучшим петербургским дворянством, тем, которое у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию (курсив мой. — С. А.); никому не пришло в голову (есть исключения), что случившееся несчастье есть общее; танцевали и смеялись и бесились до 3-х часов и разъехались, как будто ничего и не было. И для чего съезжались: для того, что бывает ежегодно. И у Мещерских был вечер. были танцы; и С.Н. Карамзина, тридцатилетняя дева, танцевала со своею обыкновенною жадностью, и даже смеялась, когда я сказал ей, что считаю непристойным бал дворянский.» [14. Т. 4. С. 671]. Иначе говоря, за тридцать лет до самого плодовитого русского писателя и за сорок пять до автора «Толкового словаря живого великорусского языка» Жуковский уже употребил слово «интеллигенция», причём вложил в него не только обозначение наиболее образованной части общества, но и требование её нравственной чистоты!Параллельные заметки. Аналогичный факт, но как пример открытой антиинтеллигентности, тогда же занёс в записную книжку Пётр Вяземский: «Вскоре после бедственного пожара в балагане на Адмиралтейской площади… кто-то сказал: “Слышно, что при этом несчастьи довольно много народу сгорело".
— Чего “много народа”! — вмешался в разговор департаментский чиновник, — даже сгорел чиновник шестого класса» [7. С. 192].
Так что же, выходит, Боборыкин присвоил себе чужую славу? Собратья по перу, недолюбливая Петра Дмитриевича за всезнайство и «надпартийность», частенько обвиняли его в чрезмерной литературной плодовитости, скороспелых и поверхностных суждениях, чрезмерном увлечении бытописательством, однако профессиональную порядочность Боборыкина никто и никогда не ставил под сомнение.
Скорей всего, в середине 1830-х годов слово «интеллигенция» мимолётно возникло в определённых кругах столичного высшего света и очень быстро, по каким-то неясным для нас причинам, исчезло. Затем оно вновь появилось уже в начале 1860-х, но в статьях — Ивана Аксакова, Петра Ткачёва, Николая Шелгунова… По всей видимости, заслуга Боборыкина в том, что он, включив слово «интеллигенция» в свои романы «В чужом поле» (1866) и «Жертва вечерняя» (1868), вывел его из публицистических статей в обиходную речь. Особенно большую роль в этом отношении сыграл второй боборыкинский роман, в котором заветное слово упоминалось довольно часто и который, благодаря смелым сценам (вплоть до описаний эротических оргий), критикующим нравы аристократического общества, имел скандальный, а потому широкий успех [32. С. 66–78].
Если слово «интеллигенция» в нынешнем его значении завоёвывало своё место в русском языке на протяжении по крайней мере пяти десятилетий XIX века, то, надо думать, и сама интеллигенция вряд ли могла возникнуть в одночасье. Такие крупные социальные явления не образуются одномоментно, революционным способом; они вырастают долго, исподволь.
Параллельные заметки. Академик Дмитрий Лихачёв называл первыми интеллигентами в одном случае князя Андрея Курбского [24. С. 33], в другом — Максима Грека, «человека итальянской и греческой образованности, до своего монашества носившего имя Михаила Триволиса и принадлежавшего к учёному кругу Альда Мануция» [25. С. 378]. ««В России, — уточнял Дмитрий Сергеевич, — <Максим Грек> подвергался гонениям, находился в заключении и был причислен к лику преподобных только после своей смерти. Своей жизнью на Руси он прочертил как бы путь многих и многих интеллигентов» [25. С. 378].
Однако, надо думать, были интеллигенты на Руси и прежде — среди средневековых монахов-летописцев, религиозных просветителей…
Тем не менее первая по-настоящему значимая плеяда интеллигентов появилась, лишь начиная с царствования Екатерины II. Александр Радищев с его «Я взглянул окрест меня, душа моя страданиями уязвлена стала» олицетворял собой любовь и сострадание страждущему народу. Николай Новиков, неутомимый издатель и книжник, — просветительство. Пётр Чаадаев, первый наш философ, с его кредо ««Слава Богу, я всегда любил своё отечество в его интересах, а не в своих собственных» — склонность к размышлениям о судьбах Родины. Павел Пестель, создатель ««Русской Правды», — стремление к революционному переустройству общества. Николай Карамзин — кабинетного учёного, мечтающего логикой своих исторических трудов вразумить и смягчить высшую власть. Наконец, Александр Герцен — диссидентский дух и борьбу с властями силой свободного слова.