Постструктурализм, Деконструктивизм, Постмодернизм

"материального означивания": в танце -- движение и жест, в музыке -

звук, в живописи -- цвет и линия и т. д.

Можно рассматривать это и как поиски внутренних законов его

саморазвития, и как характерную для постструктурализма уста

новку на "языковую замкнутость". Следует отметить тут и не

что иное: во-первых, понимание искусства как носителя особого

значения и способа познания, как "специфического способа

практического познания, где концентрируется то, что отобра

жают вербальная коммуникация и социальный обмен, в той

мере, в какой они подчиняются законам экономически

технической эволюции" (там же, с. 27); и во-вторых, идею

особой роли субъекта в искусстве и истории, которую он осуще

ствляет через язык: "открываемое в этой ткани -- это посред

ническая функция субъекта между импульсами и социальной

практикой в языке, разгороженном сегодня на множество часто

несообщающихся систем: Вавилонской башне, которую литера

тура как раз и сокрушает, перестраивает, вписывает в новый

ряд вечных противоречий. Речь идет о том субъекте, который

достиг кульминации в христианско-капиталистическую эру, став

ее скрытым двигателем, влиятельным, могущественным и неве

домым, одновременно подавляемым и источником нового: имен

но в нем мир концентрирует свое рождение и свои битвы; наука

о нем, возможности которой наметил Барт в поисках силовых

линий в литературе, и есть письмо" (там же, с. 28).

Трудно не согласиться с Торил Мой, когда она утвержда

ет, что подобная позиция "высвечивает убежденность Кри

стевой, что искусство или литература именно как раз потому,

что они опираются на понятие "субъекта", являются привилеги

рованным местом трансформации или перемены: абстрактная

философия означающего способна только повторять формальные

жесты своих литературных моделей" (279, с. 27).

Несомненно, что в своей трактовке субъекта Кристева го

раздо ближе Лакану, чем Дерриде; она во многом сохраняет

лакановскую, и через него восходящую к Фрейду интерпрета

цию субъекта как внутренне противоречивого явления: находя

щегося в состоянии постоянного напряжения, на грани, часто

преступаемой, своего краха, развала, психической деформации,

вплоть до безумия, и судорожно пытающегося восстановить

свою целостность посредством символической функции вообра

жения, которая сама по себе есть не что иное, как фикция.

Может быть, одной их специфических черт Кристевой является

ее "теоретический акцент" на неизбежности и "профи

лактической необходимости" этого "царства символического" как

обязательного условия существования человека.

Другой акцент касается понимания "экзистенциального со

стояния" человека как прежде всего находящегося на грани

145

ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ

именно психологического, психического срыва, ведущего неиз

бежно к разного рода психозам: шизофреническому, параной

дальнему, истерическому, галлюцинаторному. Как это часто

бывает в работах фрейдистской ориентации с эстетико

философским уклоном, патология настолько сливается с нормой,

что провести между ними четкую грань вряд ли возможно.

Более того, она сознательно стирается, поскольку именно болез

ненное состояние психики "человека современного", ложность

представления о норме и природная, исконная "ненормальность

нормы" , легитимизированная "наивным оптимизмом" буржуаз

ного рационализма, служат "морально-теоретическим" оправда

нием критики социальных структур западного общества, его

"ментальных институтов".

Позиция далеко не столь исключительная или экзотическая,

как это может показаться на первый взгляд, скорее вполне

закономерная для нравственно-идеологического неприятия любой

социальной системы: достаточно вспомнить инвективы, порож

денные российским демократическим менталитетом, против

"гомо советикус" , "порчи генетического фонда" , "совковости

мышления" -- т. е. позицию отторжения социально

политического феномена через эмоциональную критику его пси

хологического проявления. Как леворадикальная интеллигенция

Запада 60-х -- 80-х гг., так и "демократы" России 90-х не

приемлют соответственно буржуазность или социалистичность

духа, концентрируя свое внимание на образе мышления и, при

всей взаимопротивоположности полюсов критики и идеалов,

аргументация идет по той же

проторенной дороге.

"АБЪЕКЦИЯ", "ИСТИННО-РЕАЛЬНОЕ"

Еще одной специфиче

ской чертой теоретической

позиции Кристевой, довольно

заметно выделявшей ее на

общем фоне постструктурали

стских работ и "вытал

кивавшей" ее на обочину "магистрального" пути развития этого

течения где-то до второй половины 80-х гг., было ее преимуще

ственное внимание к довербальной стадии языкового становле

ния "говорящего субъекта". Этот интерес исследовательницы

четко прослеживается с самого начала 70-х гг. и вплоть до

самых последних работ, где она продолжила свой труд по кон

струированию гипотетических стадий формирования сознания

ребенка. В частности, ее концепция "абъекции" и "истинно

реального" предстают как этапы становления субъекта, хроно

логически предваряющие "стадию зеркала", а первая -- даже