Потемкин
Шрифт:
«Миленький, и впрямь, я чаю, ты вздумал, что я тебе сегодня писать не буду. Изволил ошибиться. Я проснулась в пять часов, теперь седьмой — быть писать к нему. Только, правда сказать, послушай, пожалуй, какая правда: я тебя не люблю и более видеть не хочу. Но поверишь, радость никак терпеть не могу… От мизинца моего до пяты и от сих до последнего волоску главы моей зделано от меня генеральное запрещение сегодня показать Вам малейшую ласку. А любовь заперта в сердце за десятью замками. Ужасно, как ей тесно. С великой нуждою умещается, того и смотри, что ни на есть — выскочит. Ну сам рассуди, человек разумный, можно ли в столько строк более безумства заключить. Река слов вздорных из главы моей изтекохся. Каково-то тебе мило с такою разстройкою ума обходиться, не ведаю. О, господин Потемкин, что за странное чудо Вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе?
Право пора и великая пора за ум приняться. Стыдно, дурно,
Великая императрица Екатерина Вторая в этом нежном и прелестном письме, полном страсти и ласки, в этом образчике любовного эпистолярного жанра XVIII в. обращалась к своей, наверное, самой большой любви в жизни — Григорию Александровичу Потемкину. Для нее, немецкой принцессы, выросшей в педантичной Германии и жившей в официальном, а от этого довольно строгом Петербурге, Григорий Потемкин всегда ассоциировался с Москвой. Возможно, в нем воплощалась широта и раздолье московских просторов, тишина и задумчивость улиц и закоулков, бесшабашная удаль, богатство души и некоторая московская леность, которая до сих пор вводит в заблуждение тех, кто не знает, что за ней скрывается кипучая энергия.
Весна 1774 г. для Екатерины — одна из счастливейших. Она любит, любима и ищет доказательства искренности в поведении Потемкина. Екатерина — рассудочная натура и постоянно пытается анализировать себя и объект своих пристрастий: «Гришенька, здравствуй. Сего утра мне кажется не только, что любишь и ласков, но что все это с таким чистосердечием, как и с моей стороны. А надобно Вам знать, что заключения те, кои я делаю по утрам, те и пойдут правилами до тех пор, пока опыты не подадут причины к опровержению оных. Но есть ли б, паче всякого чаяния и вероятья, ты б употреблял какое ни есть лукавство или хитрость, то поверь, что непростительно умному человеку, каков ты, прилепиться к таким глупым способам тогда, когда ты сам собою — первый и лучший способ к обузданию сердца и ума пречувствительного человека на век. И напротиву того знаешь, что из того родиться бы могло не что иное, как некоторый род недоверки и опасения, вовсе невместный с откровенностию и чистосердечием, без которых любовь никогда твердо основана быть не может.
Бог с тобою, прости, брат. По утрам я гораздо умнее, нежели по захождении сонца. Но как бы то ни было, а ум мой расстроен. И есть ли это продолжится, от дел откажусь, ибо не лезут в голову, и голова, как у угорелой кошки. Только стараться буду сию неделю употребить в свою пользу, а Бог даст мне рассуждение и смысл напасть на путь истинный. Вить я всегда была резонер по роду занятий, хотя с бредом иногда».
Почти весь март 1774 г. счастливая пара провела в Царском Селе, где свободней встречи, весенний воздух кружит голову и дни, проведенные в развлечениях, допускаемых Великим постом, заканчиваются приятнейшими вечерами. 11 марта, в четверг, императрица вместе с придворными кавалерами и фрейлинами осматривала привезенную из Италии большую мраморную чашу, затем все забавлялись игрой в мячи в галерее грота. Во время обеда за столом Екатерины во внутренних покоях самые близкие люди: графиня Прасковья Александровна Брюс, фельдмаршал князь Александр Михайлович Голицын, Сергей Матвеевич Козьмин, Александр Иванович Черкасов, и он — Григорий Александрович Потемкин. Игры в карты и шахматы в великолепной Янтарной комнате под звуки гуслей, флейт и скрипок, забавы в мячи, церковные службы, прогулки по саду, интимные обеды, бесконечные разговоры с придворными — прекрасное времяпровождение императрицы и ее двора, и везде ее герой — Потемкин, «красавец мой миленький, на которого ни единый король не похож».
В апреле 1774 г. двор возвращается в Петербург. Екатерина напряженно работает над решением насущных политических вопросов, вокруг больше людей, больше внимательных глаз и любопытных ушей. Но даже среди многочисленных дел государственных она нашла время, чтобы собственноручно составить план расположения комнат Потемкина в Зимнем дворце, откуда он мог незаметно проходить в ее покои. Легкие карандашные заметки с чернильными пометами, закрепленные умелым реставратором спустя десятилетия, открывают нам альковные тайны. «В покоях № 6, — фантазирует императрица, — вынуть альков», тут же чернилами: «или нет» (сомнения относятся к покоям князя Орлова), и снова «да, альков делать на
место того, как карандашам означен, и сии покои будут для ген[ерала] Потемкина. В нумер 10 вынуть антресоль, раскрыть дверь, запереть дверь, сделать дверь вновь. В № 14 делать альков и сии покой будут для князя Орлова». Екатерина оставила для отца своего сына Бобринского комнаты в Зимнем дворце. Комнаты Потемкина располагались прямо под покоями императрицы, так же будут устроены покои следующих после него любимцев Екатерины. Окна апартаментов фаворита и государыни выходили на Дворцовую площадь и внутренний двор. Императрица внимательно следила за ходом работ по обустройству покоев для нового фаворита: все должно быть сделано для удобства милого друга и радостных свиданий. Желая посетить Екатерину, Потемкин мог в любой момент без доклада подняться в ее комнаты по винтовой лестнице, устланной ковром зеленого цвета — цвета любви в те времена.Уже 10 апреля жена новгородского губернатора Е.К. Сивере пишет мужу о слухах при дворе: «Покои для нового генерал-адъютанта готовы, и он занимает их; говорят, что они великолепны».
Встречаться наедине становится сложнее, и это печалит любящую женщину: «Я пишу из Эрмитажа, где нет камер-пажа. У меня ночию колика была. Здесь неловко, Гришенька, к тебе приходить по утрам. Здравствуй, миленький издали и на бумаге, а не вблизи, как водилося в Царском Селе… Душа моя милая, чрезмерно я к вам ласкова, и есть ли болтливому сердцу дать волю, то намараю целый лист, а вы долгих писем не жалуете, и для сего принуждена сказать: прощай, Гаур, москов, казак, сердитый, милый, прекрасный, умный, храбрый, смелый, предприимчивый, веселый. Знаешь ли ты, что имеешь все те качества, кои я люблю, и для того я столько тебя люблю, что выговорить нет способу. Мое сердце, мой ум и мое тщеславие одинаково и совершенно довольны вашим превосходительством, ибо ваше превосходительство превосходны, сладостны, очень милы, очень забавны и совершенно такие, какие мне нужны. Мне кажется, чертовски трудно пытаться покинуть вас». Воистину, прекраснейший гимн любви и признание, которому позавидовал бы любой мужчина на свете. Но, как не раз пишет Екатерина, очень часто у Григория Александровича «передня полна», для встречи нет времени меж дел государственных, и свидание заменяет пылкое послание.
Любовный роман Екатерины и Потемкина развивался согласно законам жанра, они знали и сомнения, и непонимание, и обиды. Екатерина уверяла своего избранника в истинности и неизменности своих чувств, а он, видимо, позволял себе капризничать и сердиться без повода. «Я ужасно как с тобою браниться хочу, — посылает Екатерина записку из покоев Царского Села к Потемкину. — Я пришла тебя будить, а не то, чтоб спал, и в комнате тебя нету. И так вижу, что только для того сон на себя всклепал, чтоб бежать от меня. В городе, по крайней мере, бывало, сидишь у меня, хотя после обеда с нуждою несколько, по усильной моей прозьбе, или вечеру; а здесь лишь набегом. Гаур, казак москов. Побываешь и всячески спешишь бежать. Ей-ей, отвадишь меня желать с тобою быть — самый Князь Ор[лов]. Ну добро, есть ли одиножды принудишь меня переломить жадное мое желанье быть с тобою, право, холоднее буду. Сему смеяться станешь, но, право, мне не смешно видеть, что скучаешь быть со мною и что тебе везде нужнее быть, окроме у меня».
Быть может, не раз мучил Потемкин свою возлюбленную Екатерину приступами ревности, вызванными страхом потерять с сердцем императрицы и место при дворе, и возможность получения должностей, денег, славы, испытывая тем самым терпение и любовь этой женщины. «Фуй, миленький, как тебе не стыдно. Какая тебе нужда сказать, что жив не останется тот, кто место твое займет. Похоже ли на дело, чтоб ты страхом захотел приневолить сердце. Самый мерзкий способ сей непохож вовсе на твой образ мысли, в котором нигде лихо не обитает… Не печалься. Скорее ты мною скучишься, нежели я», — увещевает своего милого императрица.
Но больше, несравненно больше записочек Екатерины посвящены любви. Каждое утро она посылает камер-юнкеров или придворных камердинеров в покои Потемкина с цидулками: как он себя чувствует? как его лихорадка? любит ли ее? скоро увидимся. Маленькие обрезанные полоски пожелтевшей бумаги (бережливая государыня экономила), запечатлевшие страсть, заботу и милость великой императрицы, теперь доступны взору любого человека. Мы можем читать и перечитывать их, анализировать, изучать как исторический источник, высказывать свое осуждение или восхищение, забывая иногда, что эти записочки не только свидетельства российской истории — они часть интимной жизни двух людей.
«Батинька, мой милой друг. Прийди ко мне, чтоб я могла успокоить тебя безконечной лаской моей».
«Душенька, разчванист ты очень. Изволишь ли быть сегодни и играть на бильярды? Прошу прислать сказать на словах — да или нет, для того, что письма в комедьи без очков прочесть нельзя. Мррр, разчванист ты душенька».
«Хотя тебе, душечка, до меня и нужды нету, но мне весьма есть до тебя. Каков ты в своем здоровье и в опале ли я или нету? А тебе объявляю всякую милость от Бога и от государыни».