Потемкин
Шрифт:
«Мамурка, здоров ли ты? Я здорова и очень, очень тебя люблю».
«Милой друг, я не знаю почему, но мне кажется, будто я у тебя сегодни под гневом. Буде нету и я ошибаюсь, тем лучше. И в доказательство сбеги ко мне. Я тебя жду в спальне, душа моя желает жадно тебя видеть».
«Милая милуша, дорогие сладкие губки, жизнь, радость, веселье. Сударушка, голубошка, мой золотой фазан. Я люблю вас всем сердцем».
«Долго ли это будет, что пожитки свои у меня оставляешь? Покорно прошу, по-турецкому обыкновению платки не кидать. А за посещение словесно так, как письменно, спасибо до земли тебе скажу и очень тебя люблю».
«На охоту ехать не очень хочется. Далеко да и ветрено. Пришли сказать, как советуешь».
«Сто лет тебя не видала. Как хочешь, но очисти горницу,
И еще множество ласковых, милых посланий Екатерины своему Григорию Потемкину.
Летом 1774 г. могло произойти еще одно знаменательное событие в личной жизни Потемкина и Екатерины. К этому времени исторические легенды и их современные последователи относят заключение тайного морганатического брака между императрицей и ее фаворитом. Как и заключение тайных браков некоторых других российских государынь (о них в истории осталось немало рассказов), союз Екатерины и Потемкина не подтверждается никакими брачными документами напрямую. Их нет, хотя сохранилось грустное предание: вместе с фамильными бумагами свидетельства о браке Екатерины Великой и Григория Потемкина попали к внучатой племяннице светлейшего — княгине Елизавете Ксаверьевне Воронцовой, одной из прекраснейших и удивительных женщин XIX в. Ее воспевал влюбленный Александр Пушкин, ходили даже слухи о том, что поэт — отец одной из дочерей Воронцовой. Княгиня, якобы не желая опубликовывать тайные бумаги великого предка, на лодке отплыла с пристани своего крымского имения Алупка и бросила шкатулку с документами в волны Черного моря. Красивая история, но, зная интерес Пушкина к XVIII столетию и личностям Екатерины Великой и Потемкина, а также силу женской страсти, трудно представить себе, что увлеченная поэтом женщина не показала ему столь интересующие его бумаги.
Однако несколько писем действительно позволяют говорить о возможности заключения тайного союза между Екатериной и ее фаворитом. Это могло случиться в один из летних дней: в воскресенье 8 июня 1774 г., в праздник Животворящей Троицы; на следующий день, в понедельник — праздник Сошествия Святого Духа; в среду на этой же неделе или в пятницу 13-го числа. Венчание могло состояться в Петербурге теплой летней ночью. Шлюпка отчалила от Летнего дворца на Фонтанке, затем вошла в Неву, пересекла ее и двинулась по Большой Невке, где в отдаленной части города находился храм Святого Сампсония Странноприимца. Он был основан еще по повелению Петра I в честь Полтавской победы, ознаменовавшей перелом в тяжелейшей для страны Северной войне. В соборе перед прекрасным барочным иконостасом мог состояться обряд венчания самодержицы Всероссийской и смоленского шляхтича Потемкина, его совершил духовник Екатерины Иван Панфилов. Свидетелями называют камер-юнгферу Марию Савишну Перекусихину, камергера Евграфа Александровича Черткова и адъютанта Потемкина, его племянника поручика лейб-гвардии Семеновского полка Александра Николаевича Самойлова.
А вот и то самое письмо, написанное уже в дни расставания двух влюбленных, которое должно указывать на совершение тайного обряда венчания: «Владыка и Cher Epoux (в переводе — дорогой супруг. — Н.Б.)! Я зачну ответ с той строки, которая более меня трогает: хто велит плакать? Для чего более дать волю воображению живому, нежели доказательствам, глаголющим в пользу твоей жены? Два года назад была ли она к тебе привязана Святейшими узами?.. Верь моим словам, люблю тебя и привязана к тебе всеми узами. Теперь сам личи: два года назад были ли мои слова и действия в твоей пользы сильнее, нежели теперь?»
Если вы ждете прямого ответа: были ли Екатерина и Потемкин супругами, то его нет. Но даже и в случае заключения брака, не он стал залогом будущих успехов фаворита, основой его достижений в жизни. Вспомните, разве не было в жизни Екатерины законного супруга — Петра III, и какова его судьба? Если бы личная привязанность императрицы не была питаема достоинствами Потемкина, кто бы помешал отправить его в забвение на какую-нибудь захудалую должность? Да и великолепный Григорий Орлов, а связь с ним увенчалась рождением сына, не избегнул отставки.
Но судьба Потемкина будет решаться несколько позже, а пока он любим и поток милостей неиссякаем. Дни влюбленной пары проходили в трудах и развлечениях. Придворные обеды, куртаги, балы и маскарады, представление французских комедий — везде рядом с Екатериной был ее Григорий. В субботу, 8 ноября, в день праздника Архистратига Михаила, после обеденного кушанья и отбытия из кавалерской комнаты всех кавалеров императрица вышла из внутренних комнат и в сопровождении Потемкина, обер-маршала и гофмаршала проследовала в боковую комнату у галереи, чтобы осмотреть привезенные из Англии часы с курантами. Мода на английские новинки постепенно завоевывала Екатерину и ее придворных, интерес Потемкина к диковинным вещам и идеям туманного Альбиона тоже зародился
в годы его пребывания при дворе.Потемкин становится одной из обсуждаемых тем постоянной переписки Екатерины с ее корреспондентом во Франции, странствующим агентом Просвещения — бароном Гриммом. Она хочет представить своего избранника в лучшем свете и сообщить через Гримма европейской общественности о том, что рядом с ней не случайный человек, а достойный внимания и интереса мужчина с блестящей карьерой. Кроме этого, в шутливом тоне, свойственном переписке Екатерины с Гриммом, ей нравится хвалить чудачества и неординарность своего фаворита. 14 июля 1774 г. она пишет об отставке Васильчикова и приближении Потемкина: «Вы и Ваши единомышленники подозреваете других в переменчивости. Знаю, откуда это подозрение; наверное, от того, что, когда Вы были здесь, я отдалилась от некоего превосходного, но весьма скучнаго гражданина, котораго немедленно, и сама не знаю как, заменил величайший, забавнейший и приятнейший чудак, какого только можно встретить в нынешнем железном веке». Она сообщает Гримму о турецких диванах, введенных в моду Потемкиным, его привычке кусать ногти, сервском сервизе, заказанном для князя, за который он отблагодарил Екатерину ангорским котом: «Это над котами кот, веселый, умный, вовсе не взбалмошный и именно такой, как вам хочется, чтоб был кот с бархатными лапками». Екатерина с восторгом рассказывает еще об одном чудачестве своего любимца: «По поводу этого кота надо рассказать Вам, каково было изумление принца Генриха, когда князь Потемкин вогнал в комнату, где мы сидели, обезьяну. Вместо того чтобы продолжать приятный разговор с принцем, я начала играть с обезьяною. Принц выпучил глаза; но делать было нечево: штуки, которыя выделывала обезьяна, вывели его из недоумения».
Великолепным торжеством, следуя традиции, введенной Петром I, императрица планировала отметить заключение Кючук-Кайнарджийского мира с Оттоманской империей в древней столице России — Москве. Многодневное празднество, тщательно организованное, феерически оформленное, должно было показать подданным величие силы русского оружия и знаменательность победы над постоянным соперником Российской империи на юге. Потемкину, сопровождавшему Екатерину в город, где прошла его юность, предложено было жить не в родовом доме, а рядом с ней — императрицей. Екатерина тщательно подошла не только к составлению плана торжеств, но и к вопросу размещения своего милого. «Голубчик, странное я тебе скажу. Сего утра вздумала я смотреть план московского Екатерининского дворца и нашла, что покои, кои бы, например, могли быть для тебя, так далеко и к моим почти что непроходны, и вспомнила, что я их полтора года назад зделала сама нарочно таково, за что я была бранена, но оставила их так, отговорясь, что места нету. А теперь нашла шесть покоев для тебя: так близки и так хароши, как лучше быть не можно. С вами все становится легко, вот что значит воистину любить».
Приехав в 1775 г. в Москву, императорский двор погрузился в череду празднеств и развлечений. Екатерина восхищена Москвой, она пишет Гримму: «Знаете ли вы, всезнающие люди, что я в восторге от приезда сюда, и что все здесь, от мала до велика, тоже в восторге, видя меня. Город этот, как феникс, возрождается из пепла…» Императрица остановилась в доме М.М. Голицына у Пречистинских ворот, который был специально соединен с домом, где разместился Григорий Потемкин. Екатерина в сопровождении фрейлин и придворных кавалеров любила выезжать в город и прогуливаться по улицам в каретах. В праздник Лазарева воскресения, 4 апреля 1775 г., пополудни, в 4-м часу, императрица с дежурными фрейлинами и кавалерами соизволила «иметь выход в каретах для гуляния по улицам и в шествии чрез Спасский мост соизволила из кареты смотреть продающих верб», от Спасского моста экипажи следовали к Новой Басманной и в Немецкую слободу. К Вербному воскресенью для Екатерины были приготовлены вербы, украшенные померанцевыми и лавровыми ветвями, лежащие на особых серебряных блюдах, а для прочих персон вербы стояли в серебряной передаче, и их раздавал духовник императрицы.
Москва в те дни принимала в своих древних стенах не только императрицу и весь двор, сюда прибыли иностранные послы, благородное дворянство. 20 апреля Григорий Потемкин представил Екатерине французского полковника пехотного Овернского полка графа Монтье-Поль-Луи де Монмарси-Лаваль. Полковник был удостоен беседы с государыней, обедал за ее столом с фрейлинами и кавалерами, а затем в кавалерской комнате его «потчивали кофием». Накануне Екатерина прислала маленькую записочку Потемкину, занимавшемуся организацией приема Лаваля при дворе: «Батинька, буде притом останется, что приведешь обедать Лаваля, то дай знать маршалам, чтоб стол мой поприборнее был». Императрица великой державы должна была поражать великолепием своего двора даже отдельных представителей европейских держав, чтобы, вернувшись на родину, они с восторгом отзывались о придворной жизни в России. После обеда Потемкин проводил Лаваля в специальную внутреннюю комнату, в «которой находятся бриллиантовыя вещи и оныя показываны были ему». Блеск драгоценных камней закреплял яркое впечатление от приема императрицы.