Потерянная пара альфы

— И сколько, по-твоему, потребуется времени?

— Недолго. Уверен, завещание Бриса многое расставит по местам.

— Остается подождать лишь пару дней, — кивает Лин, размышляя. — Думаешь, всё настолько серьезно? Хотя, мои ребятки тоже движуху заметили в день похорон. Просто не знали, с чем это может быть связано.

— Уверен, бойцы Винса ее ищут. Но пока не так далеко, как малышка забралась.

— Ты слишком спокойный, Райдэн. Это меня пугает, — передав бокал с напитком, подмечает Фуров.

— Беру пример с моей девочки. Очень сильной и умной, в отличие от меня самого, — приподняв фужер в тосте, ухмыляюсь, и делаю глоток.

— Хм, вот уж не ожидал, что услышу от тебя такое. И так быстро. Впечатлен, дружище, и всё равно рад. Очень. Даже несмотря на «заваренную кашу».

— И я, Райдэн за вас рада. Верю, твоя пара не такая хабалка, как та, что заняла сегодня её место, — кивает Анила, пристроившись на диван с ногами и уже расслабившись. — И не смотри на меня так, дорогой супруг, я еще не старая слепая безмозглая черепаха, чтобы не видеть, как другие дамочки на тебя смотрят и пытаются соблазнить.

Не удерживаюсь и от души смеюсь в голос. Чувствую, мне в нашей дальнейшей совместной жизни с истинной будет также хорошо и весело.

— И что мы делаем дальше? — покачав головой на супругу, уточняет Лин.

— Мы? — приподнимаю бровь.

— Естественно. Я в стороне не останусь, даже не думай. С поисками помогу. Будь уверен. Слишком хорошо знаю, что это такое — терять свою Луну. Пусть и на недолгое время, — всё еще глядя на жену, произносит друг.

— Тогда готовься разматывать клубок из змей, что собрался в стае моей пары. И спасибо за помощь, ребята, — киваю обоим супругам. — Она лишней не будет.

Глава 22

МИЯ

В доме деда Исая дышится легко и свободно. Деревянный сруб с настоящей печью, что топится дровами, небольшой, но очень уютный и светлый. Две комнатки, к одной из которых примыкает небольшая кухонька, отделенная занавеской. Мебели мало, только то, что действительно необходимо. Диван, кровать, комод, стол, лавка, два стула. Зеркало, шкаф и сундук. Настоящий, деревянный, с кованными ручками и резным рисунком. Я такие только в интернете видела.

И подушки кругом. Маленькие и большие. Разных цветов, по краям обвязанные крючком. Покрывало набивное из лоскутков любовно сшитое женскими руками. И удивительная чистота в глаза бросается.

— Два года назад хозяйку похоронил, — отвечает дед Исай раньше, чем успеваю задать вертящийся на языке вопрос. — Любила она очень дом украшать, вязала, вышивала, крахмалила всё кругом. Вот и я в память о ней так и продолжаю всё в надлежащем виде беречь.

— А сундук? — не удерживаюсь и, подойдя ближе, провожу кончиками пальцев по крышке, на которой очень искусно вырезана жар-птица, гордо изогнувшая шею и распушившая чудо-хвост. — Нереально завораживающая работа.

— Это я, — кряхтит лесничий, поглаживая бороду, словно стесняется. — Зимой времени много, а одному скучно, вот и занимаюсь помаленьку.

— Никогда такой красоты не видела, — выдыхаю, продолжая любовно гладить дерево, кажущееся теплым, и рассматриваю все мелкие, но так филигранно вырезанные детали.

— Ой, дочка, хватит. Перехвалишь старика, зазнаюсь еще, — ворчит дед, а с его зычным голосом кажется, что вулкан пробуждается. — Пойдем-ка лучше глянем, что от моей Агейки осталось в тряпках. Ты не думай, всё чистое, есть даже новые вещи. Не ходить же тебе в моей телогрейке постоянно.

— Спасибо, — благодарю от души, когда меня одаривают рубашкой, сарафаном и теплой кофтой.

Не думала, не гадала, а подарки получила.

— Нога-то у тебя, как у ребенка, совсем малюсенька, надо-ть чего-й-то обмозговать. Босиком ходить не дело ж, — качает головой лесничий.

А я все шире улыбаюсь. Такая теплота идет от хозяина этого дома, забота, желание помочь, что на душе сразу становится теплее. А невзгоды и страх отходят на второй план.

Хорошо тут. Спокойно.

Урчит серебрянка довольно и, свернувшись клубочком, засыпает.

Умаялась моя хорошая.

— Аля, пойдем-ка, милая, я тебя накормлю. А там уж и решишь, у меня оставаться или к людям в деревню ехать, — выдав мне теплые вязанные носки, дед Исай уходит в кухню, чем-то сразу гремя, но разговор не прерывает. — Только вот стемнеет уже скоро. Не хочется по ночи сюда возвращаться. Но, если решишь, отвезу, как обещал.

Размышлениями не увлекаюсь, да и приключений с меня уже достаточно. А тут уютно, хорошо и не гонят. И волчице нравится.

— Если возможно, я бы осталась тут, — добавлять слово «насовсем» совесть не позволяет, потому обрываю фразу, будто бы задавая вопрос.

— Оставайся, дочка, — улыбается человек-гора так открыто, что лучики морщинок вокруг глаз становятся глубже, а лицо словно молодеет. — Сколько надо-ть, столько и оставайся. И мне, старику-боровику, не так скучно. И тебе работу найду, дабы не маялась и коли помочь захочешь.

— Я с удовольствием, — киваю, еще совсем не веря в то, что можно вот так запросто повстречать хорошего человека, без корысти и злого умысла, помогающего другим от чистого сердца.

— Добрых людей намного больше, Аленька, чем кажется на первый взгляд, — усмехается в бороду дед Исай.

Оказывается, вопрос-то я вслух произнесла.

— Просто они тихие, спокойные, не любят кичиться своим большим, открытым сердцем, вот и находятся в тени, не видны сразу. Зато злые, завистливые, наоборот, не могут жить спокойно, не привлекая к себе внимания. Для них не поорать, не покрасоваться, не попортить другим кровь, как нищему помощь оказать. Самих себя злоба изнутри сожрет. Вот они и выступают, оттого кажется, что их пруд пруди.

— И всё равно мне с Вами несказанно повезло, — с удовольствием откусывая от большого ломтя нереально мягкого хлеба приличный кусок, не соглашаюсь сразу.

Потому что, если верить словам лесничего, получается, что в стае моего отца, в моей бывшей стае у власти собрались именно те, кому хочется творить зло и делать гадости. Но ведь все не могут быть только плохими, а значит, обычные оборотни, те, что хорошие, но тихие, станут молча страдать.

Эх, папочка, родной, как же так получилось, что змею на груди пригрели, подпустили к власти, дозволив делать практически всё, что ему вздумается.

— Чего-сь пригорюнилась, дочка? И душа твоя мечется, покоя не находя, — налив целую кружку молока и пододвинув ко мне, усаживается напротив дед Исай.