Потерянный рай

– Тебе не вредно?

– Очень хочется.

Мы присоединились к толпе. Непривычный к таким занятиям, я старался приноровить свои движения к звукам барабанов, но все невпопад: ритм никак не овладевал мной, я ни кожей не чувствовал его, ни сердцем, он оставался снаружи. А Мина вся отдалась музыке. Удивительное дело! Несмотря на свой округлившийся животик, она двигалась легко и радостно. Заметив мое искреннее восхищение, она удвоила свой пыл.

Утомившись, она схватила меня за руку:

– Вернемся домой.

Я помог ей выбраться из толпы, взял под руку, и мы пошли к дому. Она вздохнула:

– Я сделала глупость.

– Что такое?

– Я растрясла нашего малыша.

– Ему это понравилось. Наш малыш узнал, что его мама прекрасно танцует.

Мина покраснела и успокоилась. Едва мы вошли в дом, она в изнеможении рухнула на циновку:

– Мм… засыпаю.

– Я с тобой.

– Нет, ты возвращайся туда, а потом мне все расскажешь.

Я кивнул, двинулся к поляне, но, едва выйдя из поля зрения Мины, свернул в другую сторону.

Мама была у себя – она лежала в одиночестве изрядно пьяная. Смеркалось, и я почти не различал очертаний ее тела. Она молча предложила мне улечься рядом с ней и протянула чашку вина. Я залпом ее осушил.

От далеких звуков музыки остался лишь тонкий лихорадочный пульс, он больше не задевал нас.

Пристроившись рядом с Мамой, я шепнул:

– Спокойной ночи.

В ответ она что-то промямлила, дыхание ее, смешиваясь с приглушенными напевами и раскатами смеха, становилось все спокойней, и наконец вся комната наполнилась ровным посапыванием.

Ночью я проснулся. Во рту было гадко, язык присох к нёбу. Мама погрузилась в оцепенение, ограждавшее ее от тоскливой действительности.

Я кое-как выбрался наружу; ноги затекли и еле двигались, и я с трудом доплелся до дому. Мина в полусне услышала мои шаги.

– Ты танцевал?

– Совсем немного. Все тело ломит.

– Ты гордишься?

– Чем?

– Этим праздником, ведь это ты его устроил.

Я болезненно поморщился, и она решила, что из скромности. Она приподнялась и схватила меня за руку:

– Прошу тебя, давай пройдемся.

Ночь была ясной и свежей, дул легкий ветерок. Темные холмы напоминали больших псов, задремавших на берегу Озера. Мы сошли с тропинки и укрылись от праздничного гула под сенью деревьев, бродя меж сумрачных колонн их замшелых стволов. Мы ощущали шелковый шелест трав под ногами и живой запах растоптанной мяты. Потом нас потянуло на праздничный шум, и мы вышли на вершину горушки над поляной. Под ногами у нас кипело веселье: музыка, огни, взрывы смеха, пение и танцы являли другую ночь, оживленную, бурливую и разношерстную. Тут безраздельно царило упоение жизнью: потрескивало пламя жаровен, на которых готовилось мясо, парни устраивали поединки, другие глазели; кто-то суетливо топтался, а парочки начинали разбредаться.

Я пытался отыскать глазами Панноама и Нуру; интересно, они все еще возглавляют праздник? Расстояние не позволяло это выяснить. Меня больно резанула мысль, что они уединились и совокупляются.

Мина взяла мою руку, потянула ее к своему пупку:

– Чувствуешь? Он шевелится.

Я ощутил под ее теплой кожей упругие толчки.

Она блаженно улыбнулась. Я ответил ей такой же улыбкой. Вообще-то, мы с ней должны радоваться жизни. Плевать на эту свадьбу… Меня позабавила мысль, что там, внизу, пожилой жених, мой отец, распускает хвост перед новоиспеченной супругой, Нурой, которая старше моей жены, и в то же время мы с Миной – бывалая, опытная чета, преодолевшая испытания, и смотрим на всю эту шумиху с высоты своей зрелости.

Мина крикнула:

– Смотри!

И указала на ветку, где сидела сова. Совиная маска уставилась прямо на нас, мерцая двойным огнем радужки, бледные перья сияли лунным светом.

– Нам нечего бояться, Мина, совы не нападают на людей.

Мина вздрогнула от страха:

– Но почему она так смотрит на нас?

– Не знаю…

Совиные глаза, окаймленные кругами перьев, занимали всю плоскую птичью физиономию. Верхушки сложенных крыльев напоминали женские плечи, рыжевато-молочная грудь была усеяна темно-коричневыми крапинами, а весь облик был сама непререкаемость. Я узнал сипуху, бесшумно летящую охотницу, грозу мышей полевых и лесных, землероек, горностаев и кроликов.

Мина прошептала:

– Я боюсь животных, у которых нет тени.

Она выпрямилась, сделала шаг вперед, отступила назад, шагнула влево, вправо. Совиная голова вращалась вслед за Миной, тело оставалось неподвижным.

Мина с ужасом воскликнула:

– Она выслеживает меня! Охотится на меня!

Я передвинулся с места на место и вынужден был признать, что Мина права. Сова завороженно наблюдала за ее движениями. Мину упорно буравил пристальный, бесстрастный и непостижимый взгляд птичьих глаз в обрамлении перьев.

Прячась от совы, Мина прижалась ко мне.

– Что это значит? – прошептала она.

– Сова предчувствует перемены. Она их предсказывает.

– Мне страшно.

Птица громко щелкнула клювом.

Мина задрожала. Я рассмеялся и ободряюще похлопал ее по спине:

– Мина, подумай! Мы скоро станем родителями, у нас будет ребенок. Вот какие перемены она предвещает нам.

– Я в этом не уверена!

Несмотря на свой простодушный оптимизм, Мина была подвержена детским страхам.

– С чего бы сове на тебя сердиться?

– Боги и Духи меня не любят.

– Мина!

– Да! Они каждый раз отнимают у меня ребенка. Они меня проклинают.

– Мина! Все дело в том, что с приближением родов ты начинаешь волноваться. Теперь все будет хорошо.

Я целовал ее лицо и шею, нежно гладил волосы, и она успокоилась – или мне так показалось.

Когда мы вернулись домой и улеглись на циновку, она свернулась калачиком и прижалась ко мне. Я ее обнял. Два встревоженных одиночества пытались забыться в животном тепле – вот что такое была наша нежность…

* * *

Поутру, чтобы не столкнуться с Нурой и Панноамом, не видеть их блаженных лиц, кругов под глазами, припухлых век и искусанных губ, этой непременной истомы после брачной ночи, я сказал Мине, что отправляюсь на охоту, и вышел, не оставляя ей возможности возразить или вздохнуть.

Легкий полупрозрачный туман застилал округу и скрадывал дали. Озеро и горы исчезли. Белесая пелена обращала солнце в луну и приглушала звуки. Тишину прорезал лишь сиплый крик сойки.

Удача улыбнулась мне: очень скоро я подбил из пращи трех зайцев. Весь остаток дня был в моем распоряжении.