Потомокъ. Князь мертвецов

– На конюшню? – Впервые в голосе горничной мелькнуло что-то кроме страха – изумление и даже возмущение.

– Ты спросишь куда! – не выдержав, рявкнул Митя. – Скажут – на конюшню, подашь на конюшню, ясно? Пошла, живо!

Горничная пискнула и умчалась. Теперь тетушке нажалуется.

Митя в очередной раз вздохнул – скоро дом можно будет переименовывать в «Особняк тяжких вздохов» – и мимо кухни направился к выходу на задний двор. Из распахнутых дверей пахнуло печеным мясом, розмарином и кофе по-турецки, какой варила Георгия – горьким, как предсмертные сожаления, и черным, как подол самой Мораны Темной. Тетушка на него даже смотреть не могла, предпочитая забеленный молоком чай, Ниночку попросту никто не спрашивал, а вот у Мити даже сейчас рот наполнился слюной от одной мысли о восхитительной крохотной чашечке, которую Георгия нальет из сверкающей медной джезвы на длинной ручке…

Митя на мгновение замер перед дверью, с силой, до боли стискивая кулаки. Теперь, когда у него вот-вот появятся деньги, есть надежда на альвийский гардероб и даже кухарка в доме… именно теперь он должен умереть и лишиться всего этого?

– Неееет… – тихо, сквозь зубы, выдохнул он. – Нет!

Распахнул дверь и шагнул на крыльцо…

Резкая темная тень, похожая на женскую фигуру с крыльями, пронеслась над его головой, на миг распласталась по камням дворика и исчезла, а с прозрачного сентябрьского неба донесся пронзительный скрипучий крик – словно где-то высоко то ли каркнула, то ли расхохоталась ворона.

Митя запрокинул голову, но в небе было пусто, только все еще яркое осеннее солнце слепило глаза. Зло скривился и зашагал к конюшне, из которой слышались голоса. Толкнул скрипучую дверь и уже привычно напряг мышцы живота.

– Митя-я-я!

Вслед за пронзительным воплем последовал чувствительный толчок: прямиком ему в живот врезался вихрь рыжих локонов и ярко-розовых лент. Это толстушка Алевтина, младшая из сестер Шабельских, поприветствовала своего любимца. Подняла усыпанный веснушками курносый нос и счастливо расплылась в совершенно детской улыбке. Право, и не скажешь, что барышне тринадцать лет!

– Она будет расти…

– Ее будет становиться больше…

– И больше…

– …И однажды она его затопчет! – хором закончили Капочка и Липочка.

Близняшки, старше Алевтины на год, в отличие от сестры, были тонкими и гибкими, как ветки ивы, с льняными волосами и фарфоровой кожей. Человек незнающий счел бы их форменными ангелочками, а человек знающий предпочел бы отстреливаться сразу, как эти белокурые бандитки окажутся в поле зрения… что было бы благоразумно, жаль только – незаконно. И даже неприлично.

– Мы запомним вас таким, Митя! – торжественно пообещала одна из бандиток: Капочка или Липочка – неизвестно, он так и не научился их различать.

– Прежде чем вы превратитесь в размазанный по полу силуэт, – грустно подхватила вторая.

– Капа! Липа! Не дразните сестру! – Пятнадцатилетняя Ариадна по-учительски строго поглядела на младших сестер.

Строгость была во всем ее облике: собранные в тугой пучок каштановые волосы, на платье ни бантов, ни рюшей. Словно она уже сейчас стояла перед классом, а не только мечтала об этом.

– Мы не дразним. – Взор у Капочки (или Липочки?) был чист и невинен. – Мы пророчествуем!

– Предрекаем Митину грядущую погибель! – вытягивая руки вперед и закатывая глаза под лоб, взвыла Липочка (или Капочка?).

Митю передернуло: про погибель он и сам знал и в пророчествах не нуждался.

– Я тоже вас дразнить не буду, когда вы конфет попросите! – оторвалась от Мити Алевтина. – Просто не дам – и все!

– Алевтина! Плохо быть жадной!

Мите надоело: воспитанием друг дружки сестрички Шабельские могут заняться и без него.

– Здравствуйте, Ада! – громко сказал он. – Алевтина… Капочка и Липочка… О, кстати, Ингвар! Вам передавали поклон. Некий гимназист Гирш.

– Захар? – проворчал Штольц, поднимая голову от гибкой трости, на которую тщательно, кольцо за кольцом, наматывал блестящую медную проволоку.

Хмуро поглядел на сестер. Можно было подумать, что недоволен вторжением в свою вотчину, но Митя-то знал – Ингвар страдает, что здесь нет златокудрой Лидии. Митя же отсутствию старшей из сестер был откровенно рад. Лидия казалась девушкой с умом и хорошим вкусом, когда летом в имении отвергла Алешку Лаппо-Данилевского и приняла Митины ухаживания. И что же? Стоило вернуться в город – и Митя увидел ее снова с Алешкой под руку!

– Кажется, Захар, – согласился Митя. – Он с приятелем из вашего реального училища – неким Христо Тодоровым – изволили ссориться с Алексеем Лаппо-Данилевским.

– Митя кривится! – прокомментировала Липочка (или Капочка?).

– Митя злится! – подхватила ее сестричка.

– Ревнует? – Близняшки переглянулись.

– Этот ваш Алешка – противный! Ревновать его еще… – неожиданно фыркнула Алевтина. – А Лидка наша – дура! – с явным удовольствием заключила она и по-хозяйски взяла Митю за руку.

– Аля! – снова протестующе вскричала Ада.

– Эмм… Даа… – Митя попытался высвободиться из цепкой хватки слегка липкой от сладостей ладошки.

– Да? Вы согласны, что Лидка – дура? – ехидным хором повторили близняшки.

– Да… и вот еще что, Ингвар! – торопливо выпалил Митя и покосился на бандиток торжествующе – не подловите! – Ваши приятели пригласили меня завтра на… как его… кружок! В квартире над лавочкой.

Наполовину обмотанная трость едва не вывалилась из рук Ингвара. Ада дернулась. Оба во все глаза уставились на Митю.

– Вас – на кружок? – недоверчиво повторила Ада.

– В этом есть что-то необычное? – рассеянно поинтересовался Митя.

Высвободить руку почти удалось, но Алевтина тут же ухватилась покрепче.

Ада и Ингвар переглянулись.

– Не ходите, – наконец проворчал Ингвар, снова принимаясь за трость. – Вам не понравится.

– Я люблю светские вечера.

– Вечер будет отнюдь не светским. – Ада оскорбленно поджала губы. – Там обсуждают серьезные вопросы, а не… танцуют или играют в фанты!

– Неужели барышни даже не наряжаются? – вполне искренне удивился Митя.

Ада покраснела. Сперва горячечными пятнами вспыхнули щеки, потом лоб, закраснелся даже кончик носа! Глаза за стеклами пенсне стали несчастно-беспомощными, она стрельнула быстрым вороватым взглядом в сторону Ингвара…

Ингвар на нее не смотрел. Все смотрели на Аду – и Митя, и сестры: сочувственно, с интересом, чуть-чуть ехидно… Только Ингвар продолжал заниматься тростью и, кажется, даже тихонько насвистывал.