Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
– Сакович! Слыхал? – страшным голосом отозвался Богуслав.
– Об этом завещании и я знал, – говорил мечник, – но сначала я не счел его за непреодолимое impedimentum. [250]
– Да чихал я на ваши шляхетские завещания! – сказал князь. – Плевать мне на ваши шляхетские завещания! Понял!..
– А нам не плевать! – ответил, вскинувшись, пан Томаш. – А по завещанию девице дорога либо в монастырь, либо за Кмицица.
– За кого, мелюзга? За Кмицица?.. Я вам покажу Кмицицев! Я вас проучу!..
250
препятствие (лат.).
– Ты
И мечник, впав в бешенство, подбоченился, однако Богуслав тут же хватил его обухом чекана в грудь, так что внутри у шляхтича что-то екнуло, и он пал наземь, а сам князь, ткнув лежащего ногой, чтобы освободить путь к двери, выскочил без шляпы из комнаты.
– Иисусе! Мария! Иосиф! – вопила панна Кульвец.
Но Сакович схватил ее за плечо и, приставивши ей кинжал к груди, сказал:
– Тихо, дорогуша, тихо, горлиночка моя, а то я тебе твое тонкое горлышко подрежу, как колченогой куре. Сиди тут спокойно и не ходи наверх, поскольку там твоей племяшке сейчас устроют свадьбу.
– Негодяй! Убийца! Безбожник! – крикнула она. – Зарежь меня, ведь я буду кричать на всю Речь Посполитую. Брат убит, племянница обесчещена, я не хочу жить! Бей, убийца, режь! Люди! Сюда! Поглядите!..
Ее слова заглушил Сакович, заткнув ей рот своей могучей дланью.
– А ну, тихо, мотовило кривое! Тихо, песья трава! – сказал он. – Я тебя не прирежу, зачем дьяволу подсовывать его же добычу, а чтобы ты у меня не орала, как павлин, пока ты не успокоишься, я тебе твою дивную мордашку завяжу собственным твоим платком. А сам возьму лютню и сыграю тебе «Ой, вздыхаю». Неужели ты меня не полюбишь, не может быть.
С этими словами пан ошмянский староста с ловкостью настоящего грабителя завязал рот панны Кульвец платком, а руки-ноги во мгновенье ока скрутил поясом, после чего кинул ее на диван.
Затем он сел около нее и, поудобней вытянувшись, спросил спокойно, как бы начиная обычный разговор:
– Как ты думаешь, ясновельможная панна? Мне сдается, что Богусь тоже себе полегоньку управился?
И вдруг он вскочил на ноги, ибо двери быстро распахнулись и в них показалась панна Александра.
Лицо ее было бело как мел, волосы слегка растрепаны, брови сдвинуты, а очи горели гневом.
Увидев лежащего мечника, она бросилась перед ним на колени и начала ощупывать ему голову и грудь.
Мечник глубоко вздохнул, открыл глаза, сел и принялся озирать комнату, как бы пробудившись ото сна, затем, опершись рукой оземь, он попробовал встать, что ему вскоре удалось с помощью девушки, и тогда он неверным шагом дошел до кресла и рухнул на него.
Оленька же тогда только заметила панну Кульвец, лежавшую на диване.
– Ты что ее, убил? – спросила она Саковича.
– Упаси Боже! – ответил ошмянский староста.
– Приказываю тебе ее развязать!
Столько силы было в ее голосе, что Сакович, не ответив ни слова, как будто приказ исходил от самой княгини Радзивилл, стал развязывать бесчувственную панну Кульвец.
– А теперь, – произнесла панна, – иди к своему хозяину, он там лежит наверху.
– Что случилось? – закричал,
опомнившись, Сакович. – Ваша милость, ты за него ответишь!– Не перед тобой, слуга! Прочь отсюда!
Сакович выскочил как полоумный.
Глава XVIII
Сакович не отходил от князя два дня, ибо второй припадок оказался еще более тяжелым, чем первый; челюсти у Радзивилла так были стиснуты, что потребовалось разжимать их ножом, чтобы влить лекарство, приводящее в чувство. Вскоре князь пришел в сознание, однако он трясся, дергался, подскакивал на своем ложе, выгибался, как смертельно раненный зверь. Когда прошло и это, наступила ужасная слабость; целую ночь он смотрел в потолок, ничего не говоря. Поутру, после приема одурманивающих средств, он погрузился в тяжелый, крепкий сон, а около полудня пробудился снова, весь залитый потом.
– Как ваша княжеская светлость себя чувствует? – спросил Сакович.
– Мне получше. Письма никакие не пришли?
– Пришли от курфюрста и Стенбока, они лежат тут, на столе, но чтение нужно отложить, потому что у вашей светлости нету сил.
– Давай сейчас… слыхал?
Ошмянский староста взял письма и подал, а Богуслав дважды прочитал их, после чего, немного подумав, сказал:
– Завтра трогаемся на Подлясье.
– Завтра, ваша светлость, ты будешь в постели, как и сегодня.
– Я буду на коне, как и ты!.. Молчи, не возражай!..
Староста умолк, и воцарилось молчание, прерываемое только солидным и медленным «тик-так» гданьских часов.
– И совет был дурацкий, и замысел дурацкий, – внезапно произнес князь, – и я тоже дурак, что тебя послушал…
– Я знал, что, если не выйдет, вину свалят на меня, – ответил Сакович.
– Потому что глупость сморозил.
– Совет-то был разумный, но что делать, если там сам дьявол в услужении, который всех упреждает, так я за это не ответчик.
Князь приподнялся в постели.
– Ты думаешь?.. – сказал он, пронзительно глядя на Саковича.
– А что, ваша светлость не знает папистов?
– Знаю, знаю! Мне тоже часто приходило в голову, что все это могут быть чары. Со вчерашнего дня я вообще уверен. Ты прямо угадал мою мысль, поэтому я тебя и спросил, так ли ты думаешь? Но вот кто из них входит в сношенье с нечистой силой?.. Ведь не она же, она боится Бога… и не мечник, он слишком дурак!..
– Да хотя бы вот тетка…
– Может быть…
– Я для верности связал ее вчера крест-накрест, а перед тем приставил ей ножик к глотке, и вообрази себе, ваша светлость, смотрю сегодня, а острие как в огне оплавлено.
– Покажи!
– Да я его кинул в воду, хоть в рукоятке была здоровенная бирюза. Я уж предпочел больше его не касаться.
– Теперь я тебе расскажу, что со мной вчера приключилось… Я влетел к ней как сумасшедший. Что говорил, не помню… Но знаю, что девка крикнула: «Лучше я в огонь кинусь!» Знаешь, там камин такой огромный. И тут же бросилась! Я за ней. Схватил ее за талию. На ней уже одежда тлеет. Я и гашу и держу ее, все разом. И тут дурман на меня наехал, челюсти свело… Как будто кто, сказать можно, жилы из шеи дернул… Потом мне показалось, что эти искры, которые вокруг нас летают, обратились в пчел и жужжат, как пчелы… Вот так, как ты меня видишь, правда!