Потоп (Книга II, Трилогия - 2)

Мечник, довольный, что ему есть с кем поговорить, начал ходить большими шагами по комнате, вопрошая:

– Ну, ну. Вельможная панна так хорошо знает пана Володыёвского?

– Мы же столько лет были вместе…

– Ну!.. Небось и без амуров не обошлось?

– Я в этом не повинна, – сказала Ануся, напуская на себя скромный вид, – но ведь с тех пор пан Михал наверняка женился.

– А вот и не женился.

– А хоть бы и женился… Мне все равно!..

– Дай вам Боже, чтобы вы соединились… Но меня волнует другое – что это ты говоришь, что их нет у пана гетмана, ведь с такими солдатами викторию одержать легче.

– Там есть еще кое-кто, он всех собой заменит.

– Это кто такой?

– Пан Бабинич с Витебщины… Вы что, о нем не слышали?

– Нет, и это мне странно.

Ануся начала рассказывать историю своего путешествия из Замостья и все, что с нею приключилось по дороге. Пан Бабинич же вырастал, по мере того как она говорила, в такого великого героя, что мечник терялся в догадках, кто же это такой.

– Я ведь знаю всю Литву, – говорил он. – Тут есть семейства, которые прозываются похоже, как-то: Бабонаубки, Бабилло, Бабиновские, Бабинские и Бабские, но про Бабиничей я не слышал. И я думаю, что это фамилия вымышленная, так многие поступают из тех, кто ушел в партизаны, чтобы неприятель не мстил семье и имуществу. Хм! Бабинич! Это какой-нибудь огневой рыцарь, если он сумел так отличиться у пана Замойского.

– О! Какой еще огневой! Ах! – воскликнула Ануся.

Мечник пришел в хорошее настроение.

– И даже так? – спросил он, становясь перед Анусей руки в боки.

– Ну, уж вы, милостивый государь, Бог знает что тут же себе вообразили.

– Боже упаси, я ничего не воображаю!

– А пан Бабинич, только мы выехали из Замостья, мне сразу сказал, что его сердце кем-то уже арендовано… И хоть ему за аренду не платят, он даже и не мыслит менять арендатора…

– И ты, барышня, этому веришь?

– Именно что верю, – ответила с большой живостью Ануся, – он, должно быть, по уши влюблен, если столько времени… если… если…

– Ой! Если что? – ответил, смеясь, пан мечник.

– Если то, – ответила она, топая ножкой, – если мы о нем услышим…

– Дай Бог!

– И я скажу вам, почему… Вот: сколько бы раз пан Бабинич ни вспоминал о князе Богуславе, у него всегда лицо белело, а зубами он скрипел, как дверями.

– Вот это будет наш человек!.. – сказал пан мечник.

– Верно! И к нему мы уйдем, только бы он показался поблизости!

– Я бы отсюда вырвался, если бы имел свой отряд, и ты, девушка, увидишь, что для меня война не в новинку и эта старая рука тоже на что-то сгодится.

– Тогда идите, ясновельможный пан, под командование пана Бабинича.

– Это вам, барышня, очень хочется пойти к нему под командование…

Долго они перешучивались таким образом, и им было все веселей, и даже Оленька, забыв о своих печалях, изрядно развеселилась, а Ануся в конце концов начала фыркать от слов пана мечника, как кошечка. А так как она хорошо отдохнула, поскольку на последнем ночлеге неподалеку в Россиенах она выспалась как следует, Ануся ушла только поздней ночью.

– Золото, а не девка! – сказал после ее ухода пан мечник.

– Такое доброе сердце… я думаю, что мы быстро поймем друг друга, – ответила ему Оленька.

– А ты ее встретила вначале в штыки.

– Потому что думала, что ее подослали. Откуда мне знать? Я всех тут боюсь!

– Ее подослали?.. Разве что добрые духи!.. А вертлявая чертовски, как ласка… Был бы я помоложе, не знаю, до чего бы дело дошло, хоть я и сейчас еще хоть куда…

Оленька окончательно развеселилась и, упершись ручками в колени, склонила головку набок, подражая Анусе, и, глядя искоса на мечника, сказала:

– Как это, дядюшка? Вы мне тетушку хотите новоиспеченную подарить?

– А ну, тихо! Ну! – сказал мечник.

Но он при том усмехнулся и всей горстью начал подкручивать усы вверх.

– Даже и тебя, такую солидную девицу, она расшевелила. Я уверен, что между вами начнется великая дружба.

И вроде не ошибся пан Томаш, потому что немного времени спустя между девушками завязалась пылкая дружба, и росла она все больше, может быть, именно потому, что девушки представляли собой полную противоположность. Одна была душою серьезна, с глубокими чувствами, несгибаемой волей и разумом; другая же, при всем своем добром сердце и чистоте помыслов, была резвушкой. Одна со своим тихим выражением лица, светлыми косами, несказанным миром и красотой, веющей от всего ее стройного облика, была похожа на древнюю Психею; другая, истинная смуглянка, приводила на мысль скорей ведьму, которая ночами завлекает людей в вертепы и смеется над их робостью. Офицеры, оставшиеся в Таурогах, которые изо дня в день могли видеть обеих, предпочли бы целовать у панны Биллевич ноги, а у Ануси сахарные уста.

Кетлинг, который имел душу шотландского горца, то есть полную меланхолии, почитал и боготворил Оленьку, Анусю же с первого взгляда возненавидел, на что она отвечала ему полной взаимностью, возмещая понесенные убытки на Брауне и всех остальных, не исключая и самого пана мечника россиенского.

За короткое время Оленька приобрела огромное влияние на свою подружку, и та со всей откровенностью говаривала пану мечнику:

– Она с двух слов больше скажет, чем я за целый день наболтаю.

От одного недостатка, однако, серьезная девушка не смогла вылечить свою подружку, а именно от кокетства. Стоило только Анусе услыхать в коридоре бряцанье шпор, как она мгновенно прикидывалась, будто что-то забыла или что хочет узнать, не пришло ли известий о пане Сапеге, и она выскакивала в коридор, вихрем мчалась и, налетев на офицера, восклицала:

– Ах! Как вы меня напугали!

После чего начинался разговор, сопровождаемый перебиранием фартучка, взглядами из-под бровей и различными другими штучками, с помощью которых самое твердокаменное мужское сердце может быть повержено.

И тем более вменяла ей Оленька в вину это баловство, что Ануся уже на второй-третий день знакомства призналась ей в потаенной склонности к пану Бабиничу. Они не раз об этом говорили.

– Некоторые передо мной как нищие просили милостыни, – говорила, стало быть, Ануся, – а этот дракон предпочитал на своих татар смотреть, а не на меня, и говорил со мной, как приказ отдавал: «А ну, вельможная панна, вылезай! А ну, панна, поехали! А ну, панна, пей!» Если бы он был еще грубиян, так ведь нет; или не заботился бы обо мне, но ведь заботился! В Красноставе я сразу же сказала себе: «Ты не смотришь на меня, так погоди!..» Но уже в Ленчной меня саму так разобрало, что просто ужас. И, скажу я тебе, только и глядела я в его серые глаза, а стоило ему засмеяться, уже меня радость берет, как будто я его раба…

Оленька повесила голову, потому что и ей вспомнились серые глаза. И тот, другой, говорил бы так же, и у того вечно одни команды были на уме, а твердость в облике, только разве что он совести не знал и Бога не боялся.

Ануся же, погружаясь в воспоминания, продолжала:

– А когда он по полям летал на коне, я уж думала, что это прямо орел какой-то или гетман. Татары его боялись как огня. Где он ни появится, везде о нем говорят, а если случался бой, то кровожадность из него так огнем и била. Я много каких знаменитых рыцарей повидала, но такого, чтобы меня страх забирал перед ним, я никогда не видела.