Потусторонние доказательства

Грузовик обнаружили через два дня. Вернее то, что от него осталось – груду искореженного, покрытого копотью металла, покоящуюся на дне заброшенного карьера. Было очевидно, что прежде, чем сбросить машину в карьер, ее разгрузили, а потом запалили внутренности. Сработано чисто – никаких следов. Никаких улик для следствия.

Я был военным, я сам выбирал себе эту профессию, значит, внутренне я был готов к тому, чтобы часто встречаться со смертью, чтобы воспринимать ее, как нечто обыденное и неизбежное, как сигнал тревоги в праздничный день. И эту трагедию, как это ни цинично звучит, я как-нибудь бы пережил, заспиртовал бы ее несколькими бутылками водки, распитыми в компании сослуживцев, если бы не этот крик о помощи, адресованный лично мне, а не кому-то еще. Я отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Я посчитал, что ничем не могу помочь, словно речь шла о том, чтобы достать с неба звезду. Уже теперь я прекрасно понимал, что мне ничего не стоило придумать какую-либо причину, чтобы оставить солдата в части. Но я даже не попытался этого сделать.

Я никому не рассказал о том разговоре, который произошел в кабинете замполита перед отправкой караула. Поэтому многие сослуживцы воспринимали мое подавленное состояние, как слабость, которая не к лицу офицеру. Да если бы и рассказал, вряд ли бы что-то изменилось. Большинство окружающих меня людей смотрели на жизнь гораздо проще, чем я, словно были покрыты жестким, непробиваемым психологическим панцирем. Я по-хорошему завидовал им, потому что мой панцирь оказался хрупким и ненадежным. И осознание этого пугало в первую очередь тем, что я все сильнее начинал ощущать себя инородным элементом среди окружающих меня людей. Пока это лишь происходило в моем сознании, но рано или поздно должно было вырваться наружу.

Глава 3

Сентябрь 200…

Когда несколько сумбурная процедура отбора в присяжные завершилась, я оказался одним из двенадцати «счастливчиков», которым предстояло непосредственно принять участие в процессе. Еще двое человек оказались в числе запасных.

Если бы адвокат и государственный обвинитель действовали в традициях героев Джона Гришема, то этот процесс длился бы вечно, они попросту бы никогда не выбрали четырнадцать из двадцати. Но видно судья перед этим провел с ними соответствующую работу, потому что невооруженным глазом было заметно, что это трио было объединено единой задачей – набрать нужное количество присяжных, не смотря ни на что. И это было по-человечески понятно. Ведь и молоденькой, только со студенческой скамьи прокурорше, и лоснящемуся от собственной важности адвокату еще не раз предстояло выступать в суде, где председательствовать будет Федюшкин Иван Иванович. И в большинстве случаев не присяжные заседатели, а он, материализованное воплощение судебной власти, будет единолично решать – кого карать, а кого миловать. Поэтому и представитель обвинения, и адвокат были крайне заинтересованы в сохранении с судьей нормальных, деловых отношений.

Так, просьбу о самоотводе удовлетворили только одну из восьми. Никто не смог устоять перед слезами женщины, работающей продавцом на рынке, которая сказала, что ее завтра же уволят с работы, если она не появиться на рабочем месте. И плевать ее хозяину на всякие там законы и на то, что она с маленькой дочерью останется без средств к существованию. И никакой суд ему не указ.

Один из кандидатов в присяжные, крупный, розовощекий мужчина лет сорока, оказался знаком с обвиняемым. Как-то раз ему доводилось иметь с ним дело. С его слов, когда он занимался оптовыми поставками продовольственных товаров, он заключил с Галицыным договор, согласно которому тот должен был поставить ему по предоплате вагон сливочного масла. Масло то прибыло, только пахло оно месячной плесенью, и ни один продавец даже за бесценок не брался взять такой товар на реализацию. Поэтому этот гражданин выразил горячее желание принять участие в процессе, чтобы помочь подсудимому поскорее отправиться на нары. Оставить такого человека в составе присяжных мог только сумасшедший.

Одна женщина (ухоженная астра) заявила, что была клиенткой адвоката, участвующего в процессе, и крайне благодарна ему за то, что тот помог ей отсудить у бывшего мужа квартиру. Поэтому она честно призналась, что вряд ли сможет сохранять объективность в ходе предстоящего процесса. Ее тоже вычеркнули из списка.

Еще трое человек были отведены без всяких мотивировок. Двое – адвокатом, и один – помощником прокурора. Что стояло за их решением – мне неизвестно. Вероятно, на это у них были свои веские причины.

Что же касается меня, то я скрыл факт своего знакомства с Галицыным – Зюзиным. Я решил так – раз он не вспомнил меня, то и я не буду помогать ему в этом. И признаюсь честно – мне ни капельки не было стыдно за обман правосудия. Начинавшийся процесс заинтересовал меня, и я изменил свое решение относительно участия в нем. Я хотел быть в числе двенадцати основных присяжных заседателей, я хотел разобраться в этом деле, и, кажется, никто не имел ничего против этого.

От моего дома до здания суда было минут двадцать пешего хода. Я вышел, имея в запасе немного лишнего времени. Я почти всегда поступал так, чтобы иметь возможность неторопливо пройтись по центральным улочкам и аллеям, чтобы еще раз почувствовать себя частицей этого существа, имя которому – город.

Здание суда было детищем второй половины двадцатого века и представляло из себя огромный параллелепипед, собранный из железо-бетонных конструкций. Мрачное и угрюмое снаружи еще более мрачным и угрюмым оно было внутри. Длинные темные коридоры со стенами, наполовину выкрашенными в ядовито- зеленый цвет, наполовину выбеленными в грязно- белый наводили на ассоциацию со словом «беспросветность».

Я поднялся на второй этаж и проследовал к той двери, за которой вчера происходило предварительно слушание. Небольшой зал не вмещал в себя всех желающих. Здесь ко мне подошла секретарь с огненно- рыжей чалмой на голове и увела меня в другой кабинет, где собирались присяжные.

______________________________________

Вчера, работая над статьёй о предстоящем процессе, я надеялась – этот зал суда будет сегодня переполнен. И я не ошиблась. Сегодня здесь не протолкнешься. Жаждущих посмаковать чужое горе – хоть отбавляй. Все шепчутся, пережевывают по десятому разу прочитанное в газетах. Жужжат, как мухи, слетевшиеся на мёд. Скорей бы началось заседание, а то я уже начинаю нервничать, еще немного и я не выдержу, врежу этой толстой тетке, сидящей справа от меня, по ее глупой физиономии.

Конец ознакомительного фрагмента.