Повелитель снов

– Не могут. У него «белый билет». А какой с дурака спрос? Никакого. Да его задерживали уже. Оружие отобрали, потом – в психоневрологию уложили, на профилактику… Он переживал очень: кто за его зверушками присмотрит… Находились добрые люди. А когда отпустили, Эжен идею подал: купить имитацию, пугач, игрушку, и таскать чуть не на виду. Его проверили несколько раз и – перестали. И теперь – вся бактрийская милиция знает: блаженный Гоша Маугли таскает пугач. После того, как побили. Ну и пусть таскает, кому от того вред? А он снова купил настоящий. И носит. Но никогда и никого из него не убьет.

– Думаешь?

– Да.

– Потому что собак любит?

– И поэтому тоже.

– «Чем лучше я узнаю людей, тем больше люблю собак». Это сказал…

– …человек, который кого-то застрелил?

– Вот этого не знаю. Скорее всего, сам он был «тихий обыватель». И оружие носил, как и ваш Гоша, только для проформы.

– И как его звали?

– Генрих Гиммлер.

– И – что? Гоша ведь не такой.

– Понятно. Маугли.

– Ну да. Он же со зверями разговаривает, с птицами. Его так еще в детстве прозвали. Вот только… Помнишь Маугли из мультика? Внешне – почти как Морис в пятнадцать лет. А Гоша – кургузый вышел. Но добрый очень.

– Ага. Добрый. И ранимый.

– Иронизируешь?

– Ничуть. А ведь он бы меня застрелил.

Аня вздохнула:

– Мог бы. Хотя…

Теперь вздохнул я.

– Ты обеспокоен? – простодушно спросила Аня.

– Он же добрый. К тому же – извинился. – Я помолчал, добавил: – Сложно у вас тут все.

– А где ты видел жизнь простой?

Она права. Нигде.

Глава 26

Набегавшие тучи развеяло, и день завязался вполне ясный, солнечный, теплый. Жаркий даже. А у меня было странное чувство, будто зимы не было в этом году вовсе: сначала – август, потом прозрачный сентябрь, что томил меня грустью несбывшегося лета, потом… Потом была просто тьма, и одиночество, и четыре стены квартиры, и… И – всего этого словно не было.

Особняк был просторен, а дворик… Он был спроектирован как греческий, правда не с квадратным, а с прямоугольным бассейном, чистым и опрятным, наполненным свежей водой. Еще здесь был длинный дощатый стол под завитым виноградом навесом, а вокруг стилизованные под амфоры вазы, в которых цвели яркие цветы, явно не здешние, привезенные откуда-то с берегов Адриатики.

– Извини, Олег, я свалилась как снег на голову вчера вечером, ночь у тебя получилась бессонная… Кофе? Или отдохнешь?

Второе предложение она произнесла приличия ради. Тревога читалась в глазах девушки достаточно ясно, и ей непременно хотелось, чтобы я приступил к поискам ее отца немедленно, и, чего греха таить, наверное, верилось, что найду я его скоро, может быть, уже к сегодняшнему вечеру, и все ее печали забудутся, как скверный сон, и наступит покой и гармония…

– Душ, чашка кофе, а потом мне нужны будут его фотография и бумаги.

– Бумаги?

– Ну да. Органайзер, ежедневник, блокнот. Ведь был же у него какой-то план встреч, переговоров…

Аня только пожала плечами:

– Может быть. Меня он в это не посвящал. А все планы держал в голове.

– Разумно, – сказал я и подумал: в наших условиях – более чем разумно: в таком полукриминальном бизнесе, как антиквариат, деловые партнеры должны быть уверены, что близкие абсолютно не в курсе… Это не всегда их спасает, но ограждает от волнений самого добытчика дорогих безделиц – точно. – Но это очень усложняет задачу. А фото хоть есть?

– Конечно. Сколько угодно.

– Где?

– С собой ноутбук, там целая галерея.

– Наверное, в нем и записи?

– Может быть. Я иду готовить кофе.

Первую чашку я выпил «скороговоркой» и пошел в душ. Забрался под горячие струи и стоял, вдыхая через полураскрытое оконце аромат то ли миндаля, то ли дикой розы, и странность происходящего снова стала ощущаться остро… Стоило закрыть глаза, и я начинал ощущать себя в столице, в пустом и сонном своем обиталище, и еще – я чувствовал уже усталость от разговоров и людей, хотя, по сути, кроме Ани ни с кем не общался последние семнадцать часов. Правда, я и не спал. Так, передремал в самолете минут сорок, и мне виделись всполохи пожара, и кто-то продавал мне листы чистой бумаги и требовал за эти пустые странички несусветные деньги, и я платил, смирив себя мыслью столь же простой, сколь и привычной: «Теперь такие времена».

Вышел из душа и – замер. Аня в купальнике бикини стояла спиной ко мне перед бассейном, собираясь нырнуть. И дело даже не в том, что… Нет, и в том тоже… Если бы кто-то увидел сейчас мое лицо… Ну да, я стоял пораженный: такого совершенства я не видел никогда и нигде. И мысли мои все улетучились куда-то, и дыхание перехватило, словно я – здесь и сейчас – присутствовал при рождении богини любви и красоты… И если бы по садику вдруг запорхали амуры, то ничуть бы не удивился: чему быть, того уж не воротишь.

Нырнула девушка стрелой, без единого всплеска, и тут же вынырнула, гибко выгнувшись… Выбралась из бассейна по лесенке, спросила:

– Не хочешь освежиться? Вода ледяная, но если быстро – просто замечательно.

– Это неспортивно: нырять в пресный бассейн, когда море рядом, – отметил я авторитетно, считая, что совершенно справился с собою, и чувствуя, что это не так. Аня моего смущения не заметила, а скорее заметила, но… приняла спокойно, как само собою разумеющееся, поскольку, наверное, именно так на нее реагировало большинство мужчин. Просто – мы заболтались в течение этой ночи, и я, украдкой взглядывая на нее, чувствовал, как тонет рассудок вместе со всеми мыслями – умными, глупыми, вздорными, и остается единственное – нет, не ощущение даже и не понимание – восхищение: ну бывает же такое!

Опытом я понимал, что единственным спасением в подобной ситуации было – отрешиться, сказать себе: «Нет, старик, такие девчонки не для тебя…» – и спокойно или беспокойно, но существовать рядом. Но куда годится наш прошлый опыт, если вся наша жизнь в такие минуты кажется сотканной из серого, с редкими пестрыми крапинами, полотна… И именно в этот миг ты вдруг впервые разглядел на нем и сверкание золотых нитей, и матовую нежность жемчужного шитья, и таинственный перелив темных рубинов, и искристое сияние алмазов, и потаенную мудрость аметистов… Что наша жизнь рядом с таким мгновением?

Но горечь всегда в том, что ветхая мудрость уже нашептывает едва слышимо: «…и это пройдет… пройдет… пройдет…»

…Тот март был сумрачно-усталым,Как будто копоть в образах, —И ты явилась в платье аломИ с морем, плещущим в глазах.И день стал пламенным, как лето,Горящее в разрывах туч,И ночь была полна рассвета,И ласков невесомый луч,И я был счастлив. И былаТиха полночная обитель,И музыка любви плыла,Двух судеб расплетая нити…И ты умчалась. И в смятеньеТянулся долгий блеклый год.И март стал хрупким, как виденье,По лужам скапливая лед…И все прошло. Сном редким сердцеУшедшее листает вновь,Чтобы в глаза твои всмотретьсяИ вспомнить – лето и любовь [12] .

12

Стихотворение Петра Катериничева «Тот март».

Всякому человеку необходима гавань спасения для томимой сомнениями и смутой души. А потому ветхая мудрость – ложна. И в нашей памяти или беспамятстве мы находим не только тоску несвершенного и горечь несбывшегося, но и такие вот блики озарения, восторга, света, что делают всю нашу суетную и порой тусклую до дождевой осенней мороси жизнь наполненной назначением, верой и смыслом.

Глава 27

Ощущение странной ирреальности происходящего не исчезало. Мы сидели за столом в «греческом дворике», было слышно, как шумит море, передо мною была девушка, словно сошедшая с картины старого мастера, и говорили мы… О бренном и суетном. Для себя я объяснил все простым словом: акклиматизация. Ну правильно: всегда нужно отыскивать слова, какие все объясняют: акклиматизация, бессонница, депрессия, стресс, кризис…