Повелитель теней: Повести, рассказы

Я подошел вплотную, и они меня не прогнали. Так мне и запомнилось Сашкино бумажно-белое лицо, в мертвом свете фотовспышки, со струйкой крови из угла рта. Его погрузили в патрульный «газик» и увезли.

Старичок с девицей опять занялись тенью дома. Треугольники там исчезли, их сменили косые полосы, они изгибались, теснили друг друга и выпрямлялись снова. Девица щелкала кадр за кадром, она забыла выключить вспышку, и странно было видеть голубое мигание электрической молнии, такой бесполезной и жалкой в солнечный день.

Один из тех, в беретах, подошел ко мне и записал мое имя и адрес, даже не спросив документов. Они уехали, уступив поле деятельности только что появившейся пожарной машине. Когда я вечером шел с работы, на крыше дома никаких следов Сашкиных сооружений уже не было.

Спустя два дня меня вызвали в районное отделение милиции. За широченным столом, отражаясь в его пустой полированной поверхности, сидел маленький человечек с высоким сморщенным лбом. Поглядевши в повестку, он устремил взор в потолок, вычисляя в уме, по какому я делу.

— Вам известно, что ваш приятель тунеядец? — Он перевел глаза на меня и сморщил лоб еще более.

— Он не тунеядец! — Я постарался вложить в ответ как можно больше солидности.

— Значит, известно… — сказал он спокойно, и лоб его на мгновение разгладился, — он сейчас в лечебнице, нервы, — он постучал пальцем себе в висок, — через пару дней выйдет. Он должен устроиться на работу, и на первый раз мы поможем. Скажите, где ему лучше работать?

Вопрос был нелегкий. В голове у меня целый день вертелась нелепая фраза, и я решил принять ее за наитие свыше:

— Он был бы хорошим садовником.

— Садовником?.. — Лоб его сморщился до невозможности. — Гм… наверное, тоже диплом нужен… Вот рабочим по саду, я думаю, можно. — Он снял телефонную трубку и набрал номер. Переговорив с кем-то вполголоса, он глянул на меня удивленно, словно недоумевая, почему я до сих пор не исчез, и коротко бросил:

— Вы свободны. — Он потянулся было опять к телефону, но, задумавшись на секунду, привстал на своем высоком стульчике и протянул через стол руку: — Благодарю вас!

Наше рукопожатие торжественно отразилось в зеркальной полировке стола.

Я с нетерпением ждал появления Сашки, не зная, одобрит ли он мою идею. Он отнесся к ней благосклонно:

— Ты это ловко сообразил, я бы вряд ли додумался.

Сашку определили в большой парк около стадиона. Он хорошо управлялся с кустами и деревьями и, несмотря на отсутствие каких бы то ни было дипломов и аттестатов, скоро был возведен в чин садовника и получил в заведование обширный, изрядно запущенный угол парка, даже с действующим пивным ларьком.

Я люблю бывать у него и, пока он складывает в свою сторожку лопаты и грабли, смотреть, как замысловатые тени кустов разбегаются по красным песчаным дорожкам.

От Жанны какое-то время приходили редкие письма, потом они прекратились. Ее рисунок я подарил Сашке, и он повесил его на дощатой стене в сторожке, — сидят на карнизе странные черные птицы и смотрят вниз, на человеческую фигурку, идущую по канату над площадью.

УСПЕХ ИГРЫ цикл рассказов

Игра

В Петербурге зимой бывает, что с вечера, еще в сумерки, стихнет ветер и пойдет снег, и вот уж покрыты им и трамвайные рельсы, и светофоры, и брошенные на улицах автомобили, и всякие железные трубы, наваленные зачем-то у подворотен; он же все сыплет и сыплет — а потом вдруг небо очистится и ударит мороз, и тогда на короткое время старому городу вспоминается юность. Это час, когда город тешит себя миражами, морочит прохожих призраками и выпускает на волю оборотней. В этот час благоразумные люди занавешивают шторами окна и запирают двери на крюк, а меня неудержимо тянет наружу.

Вот приметы этого часа: безветрие, желтый туман и морозная дымка. Серый камень затаился под инеем и мерцает желтыми искрами, и над трубами примерз лунный серп. Туман гасит глаза домов, а мороз съедает все звуки. Лишь скрип собственных каблуков по снегу повторяет без устали: берегись… берегись… берегись…

Я давно уж брожу по городу, не встречая знакомых улиц, и забыл, где мой дом, и нет у меня имени — я готов к встрече с призраками.

Вымерзло кругом все живое. Нет прохожих и нет звуков. Только рядом, из переулка, тихий электрический треск.

Из-за дома выныривает трамвай и бесшумно плывет ко мне.

Странно, здесь же не было рельсов… впрочем, что мне за дело…

Неприятнее вот что: он похож на большую акулу. Серебрится мерзлая кожа, светится желтым бок, над спинным плавником полыхают лиловые искры. А внутри — пассажиры, добыча: рыба их переваривает.

Тормозит акула, охотится, не сыта еще, значит, съест сейчас и меня. Убежать бы от нее в подворотню — да как-то неловко. Стою и делаю вид, что все это меня не касается.

Говорят, они сначала переворачиваются: едят спиной вниз. Эта — нет. Тормозит, открывает пасть, ждет.

Я вхожу и сажусь.

Хлопает дверью акула, плывет сквозь темные улицы, сыплет искры, молотит хвостом.

Пассажиры у мерзлых стекол горбятся, моргают глазами. Усыпляет их акула, укачивает, переваривает добычу. Растворяются в желтом тумане подневольные сонные лица.

Хоть бы кто-нибудь взглянул на меня — неужели и я растворяюсь?

Нет, уверен, что нет. И твердо решаю: никогда, никогда, что бы со мной ни случилось, сколько лет бы мне ни исполнилось, никогда у меня не будет такого покорного лица и такого вялого взгляда.

Опять остановка, и снова открывается зубастая пасть. Еще один тусклый взгляд, еще унылая тень.

Ты ослеп, наверное, мальчик? Или начал уже растворяться? Погляди на нее еще раз.

Да, я ослеп! Разве можно так ошибаться? Не унылая и не тень!

Входит девушка — нет, входит ангел, видение из блаженного сна.

Совершается чудо: она садится напротив, лицом ко мне.

Но нельзя же так на нее глазеть, это может ее обидеть. Я пытаюсь отвести глаза в сторону, но они не желают слушаться. Паутинка досады омрачает ее лицо. Умоляю, прости мне невольное нахальство.