Повелитель ветра
Шрифт:
Он приезжал на выходные и ни минуты не сидел без дела: плотничал, занимался плаванием, бегом, ездил на соседние Пестовское, Пироговское водохранилища – тренироваться и участвовать в парусных регатах. Когда Матвеев плотничал на открытом воздухе или спешил куда-то по своим делам, его сосредоточенное, замкнутое лицо казалось Ярославу то ли мрачным, то ли брюзгливо-недовольным, и он первое время сторонился соседа, боясь вызвать раздражение и необоснованные жалобы платного жильца.
Однако Григорий сам пошел на контакт. Стал расспрашивать Ярослава о его прошлом и настоящем, причем довольно быстро вытащил все подробности нынешней жизни и трагического прошлого. Сев рядом и обняв за плечо, он однажды спокойно дал Ярославу выплакаться, когда разговор коснулся самой горькой темы. И вскоре превратился из Григория Степановича в дядю Гришу. Ярослав
Чем больше общались, тем чаще внимательный к мелочам Ярослав ловил на себе и на сестре взгляд дяди Гриши, далекий от его обычной улыбчивой маски. В такие моменты лицо молодого мужчины выражало боль и тоску, а порой он отворачивался, скрывая гримасу ненависти, и быстро уходил к себе в дом. Долгое время Ярослав наивно полагал, что Григорий так близко к сердцу принимает их с Настей беду.
Вскоре Ярославу исполнилось восемнадцать, и он сразу стал хлопотать об опеке над сестрой. Обычно в подобных случаях вопросы опеки решались мягко, но ему не повезло: чиновники не торопились доверять жизнь и воспитание ребенка мальчишке без кола и двора, без профессии, надежного заработка и жизненного опыта и, скорее всего, без царя в голове.
Григорий поддерживал Ярослава: какой может быть детский дом?! Узнав о возникших трудностях, он развил бурную активность. Оказалось, что у него обширные связи в различных министерствах и ведомствах, потому что прежде, до недавнего своего ухода в бизнес, он работал в престижной госконторе. Благодаря вмешательству Матвеева дело в конце концов уладилось.
Григорий пригласил юношу в свой домик, налил ему и себе коньяку – скромно отметить успех.
– Дядь Гриш, – спросил захмелевший с непривычки Ярослав, – почему вы с нами так возитесь? Разве вам интересно с Настюхой… да и со мной?
– Мне с тобой интересно, Ярослав. Я тебя уважаю! – ответил не менее хмельной от гораздо большей порции спиртного сосед. – Ты – сильный мужик, порядочный, бесстрашный! Мой сын таким же растет!.. Давай вот что… Пора нам на «ты».
Они незамедлительно выпили на брудершафт, и Ярослав принялся старательно следить за речью, чтобы в ней не проскочило больше словечко «дядя», потому что Григорий пообещал на это обидеться.
– Ты ведь знаешь, Ясь, что у меня сын есть?
– Нет, откуда?!
– И дочка. Но она еще маленькая совсем. Меньше Насти. Нет… Ну как же меньше?! – Он со стоном опустил голову на руки, будто бы мучительно соображая. А когда поднял голову, глаза его были мокрыми. – Она ровесница твоей доч… твоей сестре. Просто я ее давно не видел…
– А сыну сколько, дя… Гриш?
– Сыну тринадцать… Уже четырнадцать.
– Тебе что, встречаться с ними не дают?
– Они в Австралии живут. Жена… бывшая…
Григорий попытался что-то с силой выпихнуть из горла, но не сумел. Рот сжался, и глаза налились ненавистью. Он долго смотрел прямо перед собой, и шевелил губами, и сжимал кулаки. Когда лицо его немного смягчилось, Григорий обернулся к Ярославу:
– Больше не спрашивай меня об этом. Больная тема!
С тех пор Ярослав перестал обращать внимание на разницу в возрасте между собой и Григорием и наконец понял, что тот давно уже относится к нему как к равному.
Потом Матвеев несколько раз помогал Ярославу устраиваться на работу. Они вместе искали большего заработка, лучших условий и перспектив. Несколько летних сезонов прожили бок о бок на генеральской даче. Зимой Ярослав снимал комнату в Москве, чтобы Настя могла ходить в школу. Григорий к себе не позвал: жил с родителями, потому и бежал из дому на дачу каждые выходные – что в ливень, что в мороз. Материально Григорий помогал, только когда становилось совсем туго: большую часть заработка посылал в Австралию на воспитание собственных детей. Ярослав всегда возвращал долг. Зато зимой они частенько вместе катались на лыжах, а летом – на парусных досках и яхточке, которую Гриша построил собственными руками на глазах юных соседей и при их восторженном участии.
Григорий уговаривал Ярослава идти учиться в институт, но в начале девяностых высшего образования вовсе не требовалось,
чтобы сделать карьеру. Ярослав точно знал, чем хочет заниматься. Он осваивал дело сам, и странная смесь его познаний не соответствовала вузовским специализациям. Григорий как-то с грустью поведал:– Мой Степа тоже не учится: он вынужден зарабатывать на жизнь…
Ярослав вспомнил его слова: «Больше не спрашивай об этом» – и не поддержал разговор.
Периодически в жизни Григория появлялись красивые молодые женщины, каждая из которых именовалась просто «девушка» и никогда – «моя девушка». Время от времени он приезжал на дачу в выходные с черными кругами под глазами, жаловался Ярославу, что девушки заставляют его проводить с ними ночи напролет в клубах. Григорий никогда не съезжался с девушками – кроме одного случая, тоже, впрочем, закончившегося бесславно. Несмотря на видимую легкомысленность отношений, они могли продолжаться довольно долго. Потом девушка исчезала. Григорий не огорчался, оставаясь в одиночестве на длительное время. По некоторому эмоциональному подъему друга Ярослав догадывался, что тот снова не один. Далее отношения развивались по стандарту. После сорока пяти Григорий обзавелся собственной квартирой и попытался поломать стереотип отношений с женщинами, радикально изменив свою жизнь. Переполненный новыми впечатлениями, он оставил свою обычную сдержанность и делился с Ярославом сомнениями, недоумением и надеждами. Все закончилось быстрым и резким разрывом.
– Я подал документы в посольство Австралии, чтобы съездить к детям. Она сказала: «К бывшей своей поедешь?» – коротко объяснил Григорий.
Последние пять лет Ярославу катастрофически не хватало времени, чтобы общаться с друзьями. Прошлым летом он даже отказался, когда Григорий позвал его в большое путешествие по Волге, хотя любил такие совместные походы больше всего на свете. А Григорий, обретя собственное жилье, стал большую часть времени, свободного от бизнеса и увлечений, тратить на хозяйство. Созванивались и то теперь редко. В итоге Ярослав перестал располагать свежими новостями о жизни старшего товарища. Иногда мысленно настраивался на Григория, получал информацию: все в порядке, все по-прежнему. А вот Настя при личной встрече почувствовала что-то неладное. Странно! Надо будет позвонить!..
Дождь хлынул ровно в тот момент, когда Ярослав пристроил свое транспортное средство под стенами девятиэтажного офисного здания из стекла и бетона. Он только усмехнулся. Досадно, конечно, что брюки внизу намокнут, ну да дело житейское! Ботинки прочные, а все остальное надежно прикроет огромный зонт, который он всегда возит с собой в машине – именно на такой случай.
Ярослав шагнул в направлении холла с витринными окнами и дубовыми, сделанными зачем-то под стиль «сталинский ампир» дверьми, которые казалось невозможным открыть, и остановился.
Капли дождя ударялись в туго натянутую ткань зонта с такой силой, будто намеревались пробить его насквозь. Тяжелые, суженные книзу, почти черные, капли тускло отблескивали в неярком уличном свете и походили на острия дротиков. Ярослав внимательно за ними наблюдал, размышляя, могут ли существовать в природе такие капли воды.
Он протянул свободную руку за пределы зонта, ладонью вверх. Струи ударили ее со всей силой, вода стремительно побежала в рукав. Жалко было мочить пиджак и рубашку; Ярослав немного опустил руку, но упрямо продолжал держать ее под дождем. Вместе с ледяной водой холод полз под одежду.
Нечто твердое стукнулось о ладонь. Холодное, острое. Ярослав быстро сжал руку и развернулся к свету фонаря. Обычная градина. Ничего особенного. Показалось! И он спокойно зашагал к оригинальному подъезду.
Вера подошла к окну, застегивая верхние пуговички на блузке. Привычный вид с высоты пятнадцатого этажа. И все же захватывало дух, когда сквозь огромное, почти во всю стену, стекло она разглядывала, как лежит у ее ног, расстилаясь до самого горизонта, необъятный мегаполис в серой дымке смога и сумерек – родная Москва. В этой стороне города не было ничего особенно примечательного: ни реки не видно, ни старинных кварталов, только в отдалении поблескивали купола двух-трех церквей, да ограда расположенного поблизости монастыря кокетничала веселой вязью белых и красных кирпичей. И все же. Даже новостройки, даже заводы, даже унылые складские помещения и чудовищный муравейник открытого рынка казались с такой высоты необходимыми элементами стройной и ладной урбанистической мозаики.