Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)

– Я знаю, с кем я разговариваю, Ваше Высокопревосходительство. С государевыми отступниками и изменниками!

– Алексей Максимович, – раздался голос Брусилова.

Вы уж, голубчик, не забывайтесь! Мы не меньше Вашего радеем за Россию и понимаем, ежели… э… не добиться благоприятных перемен, роковые события… незамедлят обрушиться на благословенное Отечество, – продолжил Брусилов.

– Ваше Высокопревосходительство, – обратился к нему Каледин, – я прекрасно понимаю всю ничтожность Николая II, но устранение самодержавия, его упразднение – чревато для России такими потрясениями и утратами, что, я думаю, Вы не просчитывали даже, чем всё это закончится.

Россия, Алексей Алексеевич, по моему глубокому убеждению, может существовать только в единстве самодержавия и веры.

Попрание, уничтожение хотя бы одного из этих краеугольных камней основания государства – влечёт за собой его гибель, и Вы это знаете не хуже меня. В особой мере это касается окраин империи, которые сразу же отпадут от неё и превратятся во враждебные нам государства.

– И что нам делать? – вновь обратился к Каледину Алексеев.

– Придти и заявить Государю, что нам нужен хороший царь? А Вы, Ваше Величество, на эту роль не подходите. Так?

– Да, Ваше Высокопревосходительство, именно так. Тем более, что Вы лучше меня знаете, что Александр III, оставляя мир, в завещании оговорил этот момент, который ныне предан забвению.

Он ведь прямо писал, что вверяет престол Николаю лишь до совершеннолетия Михаила. Но это завещание было просто попрано царствующей семьёй.

– Алексей Максимович, – подал голос Брусилов, – но Вы же знаете, что Михаил не может быть Государем, так как связал себя узами брака с особой не царской крови. Поэтому, – увы, он не может претендовать на престол России.

– Но вы не знаете главного, Алексей Максимович, – вскинулся Алексеев, – мы имеем неопровержимые доказательства того, что, с позволения сказать – русская государыня находится в особых… э… взаимоотношениях с германским Генеральным штабом. Вот так, Алексей Максимович. И нам, патриотам России, терпеть это?

Утратим, потеряем Россию, Алексей Максимович, пока будем разбираться, насколько всё делается верно, в белых, так сказать, перчатках или даже без оных. Вы хоть понимаете, какая беда стоит на пороге? И речь не о германце стоит сегодня и не о его победе, а о внутренних распрях, которые разорвут Россию на части.

– Поэтому будем честны, Алексей Максимович, Вы готовы всё это, – и он картинно обвёл руками вокруг, – отдать на волю разбушевавшегося хама? И это всё тоже, – и он указал на ордена и погоны Каледина.

– Иного пути, Алексей Максимович, нет: или власть забираем мы, истинно любящие Россию её лучшие граждане, или власть переходит к взбунтовавшемуся быдлу, – громко, с каким-то даже вызовом обронил Алексеев.

– С нами, Алексей Максимович, все командующие фронтами, все флоты тоже поддерживают наши… э… устремления к у становлению справедливого миропорядка, – и он при этом потряс кипой каких-то телеграмм.

– Конечно, не буду таиться пред Вами, Алексей Максимович, за сохранение России и нашего… э… особого положения, нам придётся пойти на некоторые уступки странам Антанты.

Было видно, как тяжело ему даются эти слова. Он весь побагровел, руки, держащие кипу телеграмм, мелко тряслись, со лба струился пот, который он даже не вытирал.

И увидев, как наливается кровью лицо Каледина при этих словах, уже как-то обречённо и тихо докончил:

– Так сказать, некоторые территории перейдут под их влияние. Но в противном случае – они откажут нам в поддержке и помощи и доведении войны до устраивающего всех нас финала…

Прямо отмечу, что Польшу и Финляндию мы не удержим, нам придётся их отдать…

Каледин резко вскочил из-за стола:

– Ваши Высокопревосходительства, я сейчас же вызову конвой и арестую Вас, как заговорщиков и смутьянов. Вы этого хотите?

И он, поочерёдно, перевёл взгляд на Брусилова, а затем – на Алексеева.

Но тот уже справился со своим волнением и спокойно ответил:

– Нет, Алексей Максимович, – этого я не хочу. Да Вам и не позволят этого сделать верные нам войска и силы.

Я же, осознавая всю ответственность за происходящее, обязан взять с Вас честное слово в том, что Вы… будете молчать. Эта информация есть тайна государственной важности. В противном случае – Вы просто не выйдете отсюда.

И с видимым сожалением, искренне, добавил:

– Да, Алексей Максимович, очень жаль, что Вы не с нами. Вы ещё прозреете и поймёте, что иного выбора у нас просто не остаётся. И Россия выше любой судьбы, даже самодержца. Тем более – столь ничтожного и несамостоятельного.

Постоял у окна, покачнулся с пятки на носок и как-то грустно и устало проговорил:

– Вы, Алексей Максимович, хороши для строя, для войны, а вот политик из Вас никудышний. За это Вы и поплатитесь, причём – жестоко, и лишь тогда вспомните мои слова. Жизнь откроет Вам глаза на всё происходящее, Алексей Максимович. Но что-либо переменить будет уже не в Вашей власти.

И уже официально:

– Я жду, генерал. Мне будет достаточно Вашего слова чести – и пожалуйста, хоть на все четыре стороны.

– Вынужден подчиниться обстоятельствам, Ваше Высокопревосходительство, – сквозь зубы процедил Каледин.

Полагаю, что моего слова Вам будет достаточно, господа заговорщики, что от меня никакой информации не выйдет, так скажем, во внешний мир.

– Честь имею, – с ударением произнёс он, – господа. А что касается Ваших угроз, Михаил Алексеевич, они Вас уничижают. У меня семь патронов в нагане, для разрешения ситуации – хватит лишь трёх…

Брусилов при этих словах даже пополотнел.

Каледин же, чуть кивнув головой, привычно подобрал левой рукой шашку и вышел из кабинета.

Алексеев и Брусилов долго молчали. Затем Брусилов тихо и спокойно сказал:

– Не волнуйтесь, Михаил Алексеевич, я знаю Каледина. Мы можем действовать так, как запланировали. Слово Каледина – надёжная гарантия того, что мы в безопасности. Я это знаю…

И они, успокоившись, посмотрели друг другу в глаза и принялись обсуждать неотложные меры по осуществлению своих далеко идущих планов.