Поверженный ангел(Исторический роман)

— А вы попробуйте хоть разок, — не сдавался Ринальдо. — Под лежачий камень и вода не течет. Сговоритесь… ну хоть через неделю, восемнадцатого числа.

— Почему же непременно восемнадцатого? — спросил Марко.

— Он прав, — неожиданно вмешался в разговор дядюшка Никколо, — восемнадцатого — самый удобный день.

— Вот те раз! — со смехом воскликнул Марко. — И Никколо туда же. Не верьте им, братцы, они сговорились.

— Будет зубоскалить-то, — добродушно оборвал его часовщик. — Скажи, юноша, — обратился он к Ринальдо, — это число ты назвал случайно?

— Нет, — ответил Ринальдо.

— Так, — сказал часовщик. — Тогда послушай, что я скажу, и подтверди, верно ли я понял.

— Нет, так не годится! — закричал Сын Толстяка. — Прежде всего ты должен выпить за здоровье именинницы. Что же это у нас за именины?

Дядюшка Никколо не возражал. Все выпили по кружке браги, часовщик, как и подобает гостю, опоздавшему к началу пиршества, плотно закусил тем, что заботливо подкладывала ему Эрмеллина, и, ополоснув пальцы в плошке с теплой водой, рассказывал друзьям о том, что приключилось с ним нынче утром.

Как всегда по субботам, он начал свой день с осмотра и чистки часов Дворца приоров. Соскабливая там, где мог дотянуться, голубиный помет, смазывая оси огромных колес, он постепенно спустился почти к самому основанию башни и тут вдруг услышал голоса. Голоса раздавались так явственно, будто говорившие находились рядом с ним, в башне. Никколо даже на всякий случай посветил фонарем и огляделся вокруг, но, конечно, никого не увидел. Наконец он понял, что разговаривают в комнате, расположенной под самой башней. «Ну вот, — произнес голос, в котором часовщик тотчас узнал голос Сальвестро Медичи, — здесь нам, пожалуй, не помешают». — «Что это за мерзопакостная нора?» — спросил незнакомый часовщику низкий голос. «Это, дорогой мой Джорджо, обитель сера Нуто. Здесь он вытягивает жилы, а вместе с ними признание у наших сограждан, иногда виновных, а чаще ни в чем не повинных», — ответил Сальвестро и засмеялся. «Отвратительное место, — проговорил тот, кого назвали Джорджо. — Эти цепи, эти клещи… Брр!» — «Не обращай внимания, — отозвался Сальвестро. — Будем надеяться, что нам не придется познакомиться со всеми этими игрушками ближе, чем сейчас. Расскажи лучше, как дела с синдиками». — «Они готовы. Восемнадцатого числа ополчение всех младших цехов и еще цеха меховщиков с утра будут на площади перед дворцом подеста. Обещают пошуметь на славу. Так что советам волей-неволей придется принять твою петицию». — «Дай-то бог, дай-то бог», — рассеянно промолвил Сальвестро. Потом они заговорили вполголоса или отошли в дальний угол комнаты, потому что часовщик ничего больше не мог разобрать, кроме того, что говорили о какой-то услуге, которую обещал им оказать Алессандро Альбицци.

— Так, так, — пробормотал Ринальдо, со злостью подумав, что дядя его, как видно, гораздо больше знает о намерениях Сальвестро, чем может показаться.

«А я для них пешка, мальчишка, которого надо занять, чтобы не бездельничал, — все больше выходя из себя, думал он. — Ну нет, дорогие мои, я докажу вам, что не затем столько лет корпел над латынью, чтобы быть для вас писцом. Эти люди, что от души потчуют меня требухой, много честнее и искреннее вас, и я помогу им получить хотя бы малую толику того, что им полагается и что вы по жадности и алчности своей вырываете из их голодных ртов». Выпитое им вино, смешавшись с брагой, гулко шумело у него в голове, настраивая на самый воинственный лад и словно проясняя то, о чем на трезвую голову он не очень задумывался.

Между тем Симончино снова взялся за ковшик и, стуча им по столу, требовал, чтобы ему подставляли кружки, но на него не обращали внимания. Дядюшка Никколо о чем-то громко спорил через стол с Марко, Катарина смеялась веселым шуткам Луки ди Мелано, а Сын Толстяка, стараясь перекричать всех, грозил самолично выпить всю брагу и не оставить никому ни капли, если сию же минуту не перестанут говорить о делах.

— Зачем мы собрались тут? — гремел он. — Чтобы выпить и повеселиться.

— Верно! — крикнул Ринальдо. — Давайте споем. Но прежде надо промочить горло. Конура, вот моя кружка!

— Послушай, Ринальдо, — тихо проговорил Тамбо, — ты не знаешь, какая это забористая штука. Пережди разок, не пей.

— Э, нет! — помахав перед носом пальцем и хитро подмигнув, возразил Ринальдо. — И не уговаривай. Пусть я упаду тут при последнем издыхании, я все равно выпью, клянусь Бахусом и всеми его лозами! И ты выпьешь со мной, и все выпьют. Потому что мы пьем за счастье в этом доме…

— А! Попробуй возразить что-нибудь! — крикнул Сын Толстяка. — Конура! Тресни-ка Марко по лбу своим ковшиком, чтобы он замолчал. Выпьем, братцы. Не беспокойся, все будет хорошо, — вполголоса добавил он, обращаясь к Тамбо.

Когда все выпили, Сын Толстяка отвел Ринальдо в другую комнату и попытался уложить на кровать, однако тот заупрямился и ни за что не хотел ложиться, когда все веселятся.

— Ну, пес с тобой, не хочешь — не надо, — сказал Сын Толстяка и, пододвинув к дверям тяжелое кресло с высокой резной спинкой и без одной ручки, попавшее в этот дом, скорее всего, от старьевщика, усадил на него юношу так, чтобы ему было видно все, что делается на кухне.

А там, сдвинув стол к стенке, плясали старинный крестьянский танец, наивный и чинный, но в то же время такой озорной, такой бесшабашно-веселый, что зрителям невозможно было усидеть на месте. Танцевали Катарина и Лука ди Мелано. Кавалер бесхитростно и даже немного неуклюже пытался показать восхищение своей партнершей, а та, чуть поводя плечами, опустив глаза и кокетливо склонив голову, уплывала от него, недоступная, почти равнодушная. Вдруг она вздрогнула и замерла на мгновение, словно проснулась, и зрители, хлопавшие в ладоши и без слов напевавшие монотонную мелодию, уловив это ее движение, захлопали чуть скорее, запели чуть живее, мелодия, оставшись как будто прежней, разом преобразилась, подхватила плясунью, и она, будто вспорхнув над полом, понеслась по кругу. Чуткие руки ее, до этой минуты молчавшие, ожили. То как крылья взлетая у нее над головой, то плавно сплетаясь, то расходясь в стороны, они запели радостный гимн разбуженному чувству, красоте и грации, победившим девичье смущение и робость. Услышав это безмолвное признание, кавалер ее забыл о своей неловкости, завертелся, закружился вокруг нее, выделывая замысловатые коленца, выказывая свое удальство и неутомимость, неистовый, радостный, упоенный своей победой.

Но вот пение смолкло. Танец кончился. Раскрасневшаяся Катарина в изнеможении плюхнулась на колени к мужу, откинулась ему на плечо и, закинув руку, потрепала его по волосам, будто хотела вознаградить за те минуты, когда не принадлежала ему, когда знала над собой лишь одну власть — власть танца. Все стали шумно восхищаться искусством плясунов, Ринальдо тоже что-то кричал, не спуская глаз с Катарины, еще не отдышавшейся, счастливой и гордой всеобщим одобрением. Потом все вокруг — и лица, и сами стены отодвинулись, стали нереальными. И сам он словно поплыл на своем кресле между полом и низким потолком.

Глава шестая в которой Аньола рассказывает новости

В пятницу восемнадцатого июня Ринальдо проснулся рано. Косые лучи солнца, только-только выглянувшего из-за крыши соседнего дома, еще не добрались до его кровати, когда он, уже одетый, тихо вышел из своей комнаты и спустился вниз.

Во внутреннем дворике не было ни души, однако Ринальдо готов был поклясться, что здесь только что прошла женщина. «В такую-то рань! Чудеса!» — подумал Ринальдо, входя в привратницкую, и тут удивился еще больше. Рядом с привратником, который, против обыкновения, был уже на ногах, стояла служанка Марии Аньола.

— О, тебе, я вижу, тоже не спится! — воскликнул Ринальдо. — Решила прогуляться? Не рано ли?

Девушка уже оправилась от испуга.

— Слава богу, это вы, — облегченно вздохнув, пробормотала она. — А уж у меня душа в пятки ушла. Неужели, думаю…

— Кого же ты так испугалась?

— А вы не догадываетесь?

— Черт возьми, как я могу догадаться о том, чего не знаю? За последние дни я и дома-то почти не бываю.

— Правда, — проговорила Аньола. — Не помню уж, когда вас видела в последний раз. Ни за обедом ни за ужином вас не бывает…

— Еще бы! — с усмешкой заметил Ринальдо. — По милости Сальвестро я не то что обедать — спать-то по-людски отвык. Однако ты, я вижу, собралась уходить, — добавил он, заметив, что девушке неловко говорить в присутствии привратника. — Хочешь, провожу тебя?

— Конечно, хочу! — обрадовалась Аньола. — По совести говоря, страшновато одной в такую рань.

— Так что же такое у нас происходит, коли тебя в такую рань послали из дома? — спросил Ринальдо, когда они свернули на пустынную виа дель Пургаторио и направились к церкви Санта Тринита.