Поверженный
Шрифт:
— Какое село?
— Оно недалече, во-он видно.
Несколько человек решительно двинулись в указанном направлении.
Халим-джан и Мирзо последовали за ними. Дождь прошел, небо прояснилось. Село хотя и виднелось с того места, где они находились, но оказалось значительно дальше, чем они думали. На бревнах, видимо предназначенных для стройки, сидело несколько человек, с любопытством глядевших на пришельцев. Поздоровавшись с ними, пришельцы сразу перешли к делу.
— Не продадите ли нам хлеба? — спросил один из них. Сидевшие на бревнах с недоумением смотрели на него.
—
— Хлеб мы дадим, — усмехнувшись, ответил один из крестьян. — Но я никогда не слышал, чтобы им торговали!
— Ты, Микола, еще молодой, многого не знаешь, — засмеялся пожилой крестьянин, — в городе не бывал… А там все покупают, и хлеб и воду… Без денег ничего не получишь!
— Как это, воду продают? — спросил другой.
— А так, наливают в бутылки и продают.
— Интересно! — воскликнул Микола и побежал в хату.
Довольно скоро он вышел оттуда, с трудом неся три буханки свежеиспеченного хлеба. Следуя его примеру, и другие крестьяне принесли, а старый крестьянин сказал добродушно-насмешливо:
— В карманах не ройтесь, денег не ищите!.. Хлеб не продают, грешно! Халим-джан с Мирзо пришли к себе на полустанок уже в темноте. Но юноша сразу узнал своего отца, беспокойно ходившего туда-сюда вдоль состава.
— Отец, что с вами? Почему вышли один из вагона?
— Ах, это ты, наконец-то! — радостно воскликнул старик. — Я чуть с ума не сошел от беспокойства!..
— Почему?
Ведь я был не один.
Он помог отцу подняться в вагон и поскорее уложил его в постель. Уже когда отец лежал в постели, он подал ему горячего чаю, лекарства, больше, чем обычно, мачджун…
— А где все это время был доктор? Неужели он разрешил вам выйти из вагона? И без верхней одежды!
— Ну, в тулупе было бы жарко! А доктор, кажется, спал, в проходе не появлялся…
— Попросили бы проводника о помощи.
— Ничего, как видишь, не случилось, сын мой! Главное, что ты жив и здоров, все тревоги позади… А можно и без хлеба день прожить.
— Я не знал, что село так далеко, думал гораздо раньше вернуться. Волнение и простуда оказались опасными. Ахмадходжа проснулся утром в жару. Иван Иванович сделал все возможное в тех условиях. А когда приехали наконец в Одессу, он не пошел к себе домой — прежде всего позаботился о больнице для старика. Выхлопотал для него отдельную палату, сам взялся его лечить.
— Состояние здоровья вашего отца тяжелое, — сказал врач Халим-джану, — будьте готовы ко всему, дружок. Да, воспаление легких — болезнь в его возрасте очень серьезная!
Юноша едва сдерживался, чтобы не заплакать!
В доме Ахмадходжи — глубокий траур. Из женской половины доносятся стоны и рыдания. На мужскую половину то и дело входят муллы и чтецы Корана. Читают молитвы, выражают сочувствие родственникам и близким друзьям покойного и уходят: им на смену приходят другие… И всех их встречает то у ворот, то в крытом проходе сам Самадходжа или Хамидхан. Все сочувствуют им, плачут вместе с ними. «Какой
любящий брат», — думают они о Самадходже, глядя на его расстроенное лицо, слушая его жалобные вскрики: «О отец наш, о родной наш, о опора и защита наша!»— Привезли? — спрашивали у Самадходжи.
— Нет, скорее всего завтра…
— А кто везет, отсюда кто-нибудь поехал?
— Нет, ведь его с самого начала сопровождал Халим-джан. Везет покойного в специальном вагоне.
— Когда похороны?
— Если поспеют приехать завтра, то в пятницу.
Так каждый посетитель засыпал Самадходжу вопросами, на которые тот охотно отвечал — пусть все видят, как он заботится о памяти брата, как горюет. Это все было напоказ. Внутренне он ликовал. Теперь ему не страшны никакие кредиторы…
Стоит поработать в эти траурные дни! И он от души трудился, следил, чтобы были выполнены все обряды, весь похоронный ритуал. Зато как спокойно он будет спать теперь по ночам!
Торжественно встречали на каганском вокзале поезд с прахом покойного Ахмадходжи. На похороны в пятницу явился казикалон, множество духовных лиц, мулл и муфтиев. На широкой площади у мечети Девонбеги собралось множество жителей.
Время бежало быстро. Вот прошли уже поминки — и через двадцать дней и через сорок. И всем этим энергично, по-хозяйски руководил Самадходжа.
Пришла пора заняться наследством Ахмадходжи. В суд вызвали сыновей покойного — Халим-джана и Алим-джана, зятя Хамидхана и еще нескольких более дальних родственников, также заявивших о своих правах на часть наследства. Казикалон прочитал исковое заявление, написанное от имени раиса и главного законоведа Бухары. В заявлении было сказано, что, по велению шариата, подтвержденному его высочеством, все деньги и имущество покойного не будут разделены до совершеннолетия его сыновей и все, чем он владел — дома, сады, земли, торговые дворы, лавки, — переходит, согласно шариату, в руки муллы Самадходжи.
Это возмутило всех родных и родственников. Первым выразившим свое несогласие с решением суда был Халим-джан. Но когда он заявил об этом, ему ответили: «Вы не достигли совершеннолетия».
Едва Карим закончил читать дело, как вернулся Аминов.
— Ну как, Карим, прочел?
— Да, прочел и поражаюсь. Неужели этот гнусный Самадходжа смеет так бесстыдно, не считаясь с советскими законами, жаловаться на Халим-джана?!
— Как видишь! Он думает, что и мы, как кушбеги, казии, муфтии, поддержим его, вырвем из рук Халим-джана и других ближайших родственников наследство его покойного брата и отдадим ему!
— А распределили наконец имущество покойного Ахмадходжи?
— Через два года после его смерти, с помощью русских адвокатов и Российского политического агентства, Халим-джан добился распределения имущества отца между законными наследниками. Правда, в годы революции он, как член партии младобухарцев, вынужден был уехать и бросить все это дело… Но он не предал революцию и то, что осталось от состояния, пожертвовал ей. Потому-то я тебе и сказал, что нужно различать людей, видеть, чем отличаются друг от друга такие люди, например, Халим-джан от Самадходжи…