Повесть о чекисте

На судоремонтном заводе по-прежнему изобретательно и смело действовала патриотическая группа. Стоимость работ на «Антрахте» перевалила за полмиллиона марок, но переоборудование судна не двинулось вперед. Тысяча восемьсот метров цельнотянутых труб охлаждения камер были уложены бригадой Гнесианова вопреки проекту. Буксирный пароход «Райнконтр» после вторичного ремонта с русской командой на борту вышел в Николаев, но поднял белый флаг и направился к Кинбурнской косе, под прикрытие советской артбатареи. На пароходе «Драч» бригада Полтавского установила инжектор и донку, но пароход не вышел из ковша и на буксире был отведен в Констанцу. Десятки военных судов германского флота после ремонта вернулись вновь на завод. Одни — с покореженной муфтой, другие — с расплавленными подшипниками, кормовыми втулками...

Гефт искал новые формы диверсий, но круг сужался, оставалось одно — взрывчатка. Во что бы то ни стало надо было достать взрывчатку или наладить ее производство. Единственный человек, который мог помочь, был профессор Лопатто. Гефт виделся с Эдуардом Ксаверьевичем не раз, между ними прочно поселилось доверие, и все же он не решался заговорить с профессором на интересующую его тему.

ТОВАРИЩ РОМАН

Ранним воскресным утром, поеживаясь от холода, Николай вышел из дома и направился на базар. Несмотря на позднюю осень, стояли по-летнему теплые дни и прохладные, с заморозками ночи.

Он шел углубленный в свои мысли.

Сегодня через Федора, связного райкома партии, Николай должен получить ответ. Еще в Ростове, давая ему эту явку, майор сказал: «...только в случае самой крайней необходимости».

«Необходимость крайняя! — думал он. — Не может быть, чтобы у райкома не было связи с центром! Они должны мне помочь».

Из состояния глубокой задумчивости Гефта вывел какой-то яркий субъект в феске; прижав его под аркой ворот, он часто-часто зашептал:

— Леи? Лиры? Рейхсмарки? Доллары? Франки? Фунты?..

Николай понял, что базар близок, и шагнул в переулок. Здесь уже бойко шла купля-продажа. Торговцы наперебой предлагали товар: сапоги, заготовки, голенища, костюмы, шляпы, платья, кофты, галантерею и мебель, парфюмерию и кухонную утварь. На расстеленных мешках лежало всякое барахло, место которому на городской свалке, но здесь находились покупатели, они присаживались на корточки, разглядывали товар, спрашивали цену, охали, торговались...

Еще издали Николай увидел Глашу Вагину. Она стояла молча, держа в руках развернутый коврик с изображением лисицы и журавля. Это был по-детски наивный рисунок, выполненный аппликацией, — лисица из лоскутов рыжей байки и журавль голубого шелка, праздничный и нарядный.

«Брунгильда теперь хозяйка заведения на Колодезном, и Глаша вынуждена сама продавать свои коврики», — вспомнил Николай.

Стараясь остаться незамеченным Глашей, он протискивался сквозь людскую толчею, пока не услышал знакомый с хрипотцой тенорок Федора:

«А вот отличный, недорогой подарок!

Одна батарейка — всего пять марок!

Подходи! Налетай!

По дешевке покупай!»

Николай подошел к раскладному столику-лотку, за которым стоял Федор. Они узнали друг друга.

Взяв со столика одну кустарную батарейку в пестрой обертке и разглядывая ее, Николай спросил:

— Нет ли элементов для круглого фонаря?

— Редко спрашивают, не вырабатываем, — ответил Федор, достал из сумки одну батарейку и, вручив ее Николаю, тихо добавил: — Девятичасовой сеанс кинохроники на Дерибасовской. Билет под оберткой. Наш связной справа. Вопрос: «Не знаете, что сегодня показывают?» Ответ: «Торжества в Румынии по случаю годовщины воссоединения Молдавии и Валахии».

— Сколько с меня за батарейку?

— Пять марок! Цена без запроса!

Николай расплатился и стал протискиваться сквозь толпу к выходу.

Когда базарная толчея осталась позади, он зашел в первый же подъезд дома, осторожно надорвал обертку, вытащил билет, бросил батарейку в мусорный ящик и посмотрел на часы: до начала сеанса было еще целых полчаса.

Желающих смотреть кинохронику оказалось мало. В фойе театра было человек пять школьников, несколько румынских солдат во главе с капралом, пожилая женщина, видимо, по пути с рынка, и здесь же за столом играли в кости десяток турецких матросов. В кресле дремал подвыпивший бородач с банным веником, завернутым в вафельное полотенце.

Николай всматривался в лица каждого, но не находил среди них никого, кто бы мог быть связным подпольного райкома.

Уже после первого звонка в фойе вошло несколько новых зрителей, среди них моряк в тельняшке и бушлате, рослый блондин, с прокуренными моржовыми усами. Моряк прошел мимо Гефта, внимательно, с ног до головы, осмотрел его и занялся журналом, лежащим на столе.

«Неужели он?» — подумал Николай и по второму звонку не спеша направился в зал.

Двадцатый ряд — последний, двадцать первое место отделяет от остальных кресел колонна, справа место свободное.

Моряк вошел в зал одним из последних и сел в первом ряду.

Третий звонок. Погасла люстра. При тусклом свете дежурной лампочки появился бородач с банным веником, прошел по проходу справа и занял двадцать второе место в двадцатом ряду.

Такое соседство казалось недоразумением, но вопрос ни к чему не обязывал, и Николай спросил:

— Не знаете, что сегодня показывают?

— Торжества в Румынии по случаю годовщины воссоединения Молдавии и Валахии...

Свет погас. На экране возникло изображение румынского орла с ключом в клюве и геральдическим щитом на груди. Картина шла на румынском языке с немецкими субтитрами и пояснениями русского диктора:

— Сегодня румынский народ празднует восемьдесят четвертую годовщину со дня объединения княжеств Молдавии и Валахии... — объявил бархатный баритон...

На экране появился Михаил I, слащавый мальчик в военной форме. Опираясь на трибуну с изображением двух княжеских гербов, король начал свою речь, обращенную к собравшимся гражданам...

Пользуясь темнотой, Николай Артурович протянул руку соседу и ощутил крепкое дружеское пожатие.

— После окончания следуйте за мной на некотором расстоянии... — предупредил бородач.

В это время на экране две дородные женщины, видимо, олицетворяющие собой Молдавию и Валахию, бросились друг другу в объятия. Этим символическим эпизодом и закончилась румынская кинохроника. Затем на экране появился имперский черный орел со свастикой в когтях, и под звуки фанфарного марша послышалась рыкающая речь немецкого диктора. Это были празднества в Мюнхене по случаю десятилетия штурмовых отрядов СС. Прямо на зрителей, озаренные пламенем факелов, шли отряды штурмовиков. На трибуну, украшенную знаменами со свастикой, поднимается Адольф Гитлер, его сопровождают адмирал Карл Дениц, Вильгельм Кейтель, маршалы Эрхард Мильх и Теодор Бок. Хриплая, лающая речь Гитлера. Вытаращенные глаза, прыгающие усики одержимого... Звуки фанфар, и вот уже третья часть программы — комедия «Фриц Лемке в Париже». В оккупированной столице веселился немецкий унтер. Он куражился, пил пиво на Эйфелевой башне, фотографировался верхом на химере собора Нотр-Дам, позировал у Триумфальной арки. Бравый служака пользовался успехом у парижанок. Женщины липли к нему, как мухи на клейкую бумагу. Обманутый муж устроил ему сцену ревности, но бравый унтер разделал ревнивца под орех, бил посуду в его доме, срывал со стен картины, словом, вел себя так же, как Макс Линдер, но отравленный ядом национал-шовинизма.