Повесть о днях моей жизни

– - Треплете языками-то, черт бы вас побрал! "Солда-аты!.. Кончина пришла-а!.."

– - К Максимке будто к Титорову подошли: "Есть Максим али нету, говори по правде?" -- "Есть, бат, не знаю куда деться!.." -- он-то им, дрягунам-то. "Теперь, говорит, шабаш мне!.." -- "Никуда, говорят, не девайся, сиди смирно..." -- они-то ему, дрягуны-то... "Хлопай, грят, бельмами, будто ты -- дурак!.." Подошло начальство. "Это кто же сколько добра нахапал?.." -- начальство-то. "Это, грят, Иван Смирнов нахапал, его чичас дома нету, а это вот работник его -- Ванамей Немой", -- на Максимку-то. "Он, грят, этому делу беспричинен, забижать его не смеем без вашего на то приказу". Начальство поглядело на Максима: "Раз ты работник, за хозяина ты не в ответе, нам -- распоряженья: хозяина предать казням". Повернулись и пошли в другой двор. А Максимка дрягунам-то -- в ноги, а те: "Брось, чего ты кувыркаешься, мы сами из черного сословья..."

На другой день произошло событие, совсем подбодрившее осташковцев. Рано утром, когда еще только-только солнце позолотило церковный крест, зазубринский церковный сторож Липатыч, сметавший с колокольни голубиный помет, заметил за деревней: "бытто что-то тарахтит по дороге и бытто едут к нам". Сторож ударил в набат, зазубринны как один выскочили на площадь с топорами и косами, кто что успел захватить, построились в ряды, вперед выставили нового своего старосту Лукьяна.

Приехали казаки с пиками. Осадили лошадей, стали против толпы.

– - Это что за собрание?
– - крикнул офицер.

– - По общественным делам собравшись, -- ответил ему Калиныч, выставляя вперед грудь с медалью.

– - С топорами?

– - Которые с работы шли, -- спокойно пояснил он.

Офицер сказал, что приехал арестовать Лукьяна Калинова Шершова.

– - Он в отлучке,-- сам про себя отрапортовал новый староста.
– - Позвольте вас допросить, ваше благородие, за что?

Офицер оглядел нащетинившуюся молчаливую толпу, ребятишек, любопытно сновавших меж казаков.

– - Если Лукьян Шершов повинен в какой беде, отпишите нам в казенной бумаге, и мы прочитаем на сходе, и как скажем: "виноват" -- сами его закуем в колодки и представим в город, -- продолжал Калиныч, -- а как ежели скажем: "нет" -- он этому делу беспричинен, то занапрасно не дадим, либо всех в острог тащите... Так, ребята, или не так?

– - Верно!.. Так!..

Офицер мялся, просил не упрямиться, грозил применить силу, а староста отвечал неизменно:

– - Я вам доложил, ваше благородие: Лукьян Шершов в отлучке.

– - В какой отлучке?

– - А бог его знает. С пятницы ушел куда-то и как ключ в воду!..

– - Как твоя фамилия?

– - Макар Мосеич Ящиков, сельский староста.

– - Вот прикажу арестовать тебя!.. Это безобразие!.. Все вооружены!..

– - Меня, ваше благородье, арестовать никак нельзя: я должностное лицо... А оружья у нас нету, это вы вон с пиками примчались...

Калиныч с офицером препирались долго. Офицер настаивал, чтобы мужики сложили в кучи косы, топоры, вилы, а староста предлагал сделать то же казакам; а на концах этих двух шеренг -- казацкой и мужицкой -- тоже шел разговор.

На правой крыле мужики спрашивали казаков:

– - Вы что же, земляки, действительные или запасные?

– - Все запасные, -- отвечали казаки.

– - Пора бы уж в отпуск... Чего-нибудь дают, жалованьишко-то?

– - Какое жалованье -- безделица...

– - Дальние?

– - Из Донской области.

А на левом крыле насмешливо улыбавшимся казакам зазубринцы кричали:

– - Как с епонцем не могете, а как нас бить -- могете?..

– - Кислый квас!
– - равнодушно говорил крикуну пожилой казак.

– - За громом семь верст гнались!

– - Расстрелители!.. В Гремучем Колодце божьей матери глаза прострелили!..

– - Брехня, это пехотные. Нас тогда не было в Колодце...

Совсем молоденький, краснощекий казак стал на стремена.

– - Нагаек хотите?
– - погрозился он толпе.

– - А топоры лизали?
– - поддразнивали зазубринцы.

– - А пули?

Казаки уже стали сердиться, но послышалась офицерская команда: казаки подобрали поводья и мелкой рысью выехали за околицу.

Как по сигналу, зазубринцы бьют в косы, церковный стороне, наблюдавший с колокольни, трезвонит в колокола. Казаки изредка оборачиваясь, чтобы погрозить нагайкой, скрываются на повороте. Калиныча до хаты толпа с песнями и присвистом несет на руках. Спокойный, принимая почет как должное, он жмурится на солнце, оправляет сбившуюся набок шапку, просит не уронить его. У избы он берет меня с Галкиным за руки и скромно-лукаво, как умеют это делать только умные мужики, улыбается.

– - Ну как?

– - Дай-ка я тебя, мошенника, поцелую, -- говорит Прохор.

– - Можно.

Друзья троекратно лобызаются. Увидев это, зазубринцы тоже лезут целоваться со старостой.

– - Будет, ну вас!
– - кричит им Лукьян.
– - Вас тут четыреста, всю бороду мне вытрете...

– - Чего там, терпи, Лукаш, ты нас вызволил!..

– - "Я, грит, Ящичков Макар Мосеев"...

– - "А Лукьяна, грит, Шершова нету, весь в отлучке!"

Вставая на цыпочки, к самому носу Калиныча тянется тщедушный, с заплаканными от смеха глазами горбун Карпушка, цепляет его за петельки, трясет изо всей мочи.

– - Лукьян, а Лукьян!.. Лукаха!.. Как ты это, холера, выдумал, а? "Ящичков!" Кто это тебя учил так, а?

Приукрашенное известие пришло в Осташково. Про Калиныча звонил и стар и мал.

– - Лукьян Калиныч-то? Это голова -- об двух мозгах!.. Начальники-то -- ажно в ужас вдались, хлопают себя руками по ляжкам: "И где вы только выкопали такого? Нам с им не сдюжить в разговорах!.. Переходи, говорят, Лукьян Калинов, на нашу сторону, большие деньги возымеешь". А он: "Я, говорит, низвините, по гроб жизни мир не брошу, не мутите, господа начальники, моей груди белой, а то осерчаю..."

Забыли, что два дня назад метались полоумными, не знали, в какую дыру ткнуться, каким богам служить акафисты; теперь ходят, подняв кверху голову, волокут из ометов спрятанное, друг над другом зубоскалят... Приходит еще известие. В Каменку, в девяти верстах от Осташкова, приехали стражники, чтобы арестовать учителя. Шли занятия. Дети завизжали с перепугу, стали прыгать в окна, порезались. Окровавленные, с криком: "Учителя режут!" -- ударились по домам. Со всех концов села к школе сбежались вооруженные мужики. В дверях, с ружьями наперевес, их встретили стражники. Каменцы оторопели, но выискался храбрец -- беззубый, пожелтевший от старости солдат, кривой на правый глаз Аноха, Карс брал приступом.