Повесть о доме Тайра (др. изд.)

«А мы-то думали, что он, как князь Ёримори, перекинулся на сторону Ёритомо и убежал в столицу! На самом же деле оказалось

совсем иное!» — сказали князь Мунэмори и госпожа Ниидоно, и снова все скорбели и сокрушались.

В первый день четвертой луны прежнему изгнаннику Ёритомо был пожалован четвертый придворный ранг. Раньше он имел всего лишь младший разряд пятого ранга, теперь же разом перескочил через пять ступеней — блестящее возвышение! Сказывали, что это награда за одоление Ёсинаки из Кисо.

В ту же луну, в третий день, вышел высочайший указ, повелевавший причислить к лику богов покойного императора Сутоку. В конце дороги Ои-микадо, где в минувшие годы Хэйдзи кипела битва, воздвигли в его честь храм и посвятили новому богу. Все это совершилось по велению государя-инока Го-Сиракавы, императорский двор даже не известили.

В четвертый день пятой луны князь Ёримори Тайра, владелец Усадьбы у Пруда, выехал в Камакуру на восток. Князь Ёритомо и в прошлые годы не раз присылал к нему посланцев, клятвенно заверяя: «Я ни в малой степени не питаю к вам враждебного чувства! Для меня вы живая память о вашей покойной матушке, госпоже-монахине Икэ-дзэнни. Мне хотелось бы отблагодарить господина дайнагона за милость, оказанную мне вашей покойной матушкой!»

Уповая на эти клятвы, князь Ёримори покинул всех своих родичей и бежал обратно в столицу, но в глубине души трепетал от страха. «Сам Ёритомо, быть может, и впрямь не питает ко мне вражды, но как-то встретят меня остальные родичи Минамото?» — думал он, постоянно пребывая в тревоге. Но, получив из Камаку-ры письмо, гласившее: «Извольте же наконец приехать, в вашем лице я увижу вашу покойную монахиню-мать!» — дайнагон волей-неволей должен был собраться в дорогу.

Среди вассалов дайнагона был самурай по имени Мунэкиё. Предки его на протяжении четырех поколений служили дому Тайра верой и правдой; тем не менее на сей раз Мунэкиё отказался поехать с князем. «Почему?» — спросил его Ёримори, и Мунэкиё ответил:

— Господин, мне бы не хотелось ныне сопровождать вас и вот по какой причине: вы, господин, пребываете в покое и благоденствии, а другие члены вашего рода скитаются по воле волн на закате... Мне тяжко об этом думать, душа томится! Я приеду в Кама-куру, вам вдогонку, когда немного отляжет от сердца!

Горько и стыдно было дайнагону услышать эти слова.

— Поистине я и сам понимаю, что нехорошо поступил, покинув мое семейство и оставшись в столице, — сказал он. — Но, что ни говори, нелегко пожертвовать жизнью... Да, мне было жаль расставаться с жизнью, поэтому я вернулся, хоть и с тяжелым сердцем! А уж коль скоро так получилось, я должен ехать. Как же ты отказываешься сопровождать меня, когда мне предстоит столь дальнее путешествие? Если ты меня осуждаешь, отчего ты молчал когда я решил остаться в столице? Ведь я всегда советовался с тобой по всем делам, и важным, и пустяковым!

Мунэкиё выпрямился, принял торжественную, строгую позу и почтительно отвечал:

— Для всех людей, и благородных, и низкорожденных, в равной мере нет ничего драгоценнее жизни! Говорят, люди предпочитают удалиться от мира, принять постриг, лишь бы избежать смерти! Господин, я не сужу вас за то, что вы остались в столице. Ведь сам князь Ёритомо тоже достиг теперь такого величия только потому, что в свое время бренная жизнь его уцелела! Когда его отправляли в ссылку, я по приказанию вашей покойной матушки сопровождал его вплоть до постоялого двора в Синохаро, и, как говорят, он по сию пору не забыл о той моей службе... Стало быть, поезжай я с вами в Камакуру, меня, без сомнения, ожидал бы радушный прием, я удостоился бы подарков. Это-то мне и тяжко! Что скажут, услышав такие вести, господа из нашего дома, что скитаются сейчас в западных землях, и вассалы их, самураи, что находятся вместе с ними? Мне стыдно и больно при этой мысли! Вот почему, вопреки велению долга, на сей раз я с вами не еду! А вам, господин, коль скоро вы покинули своих близких, остались в столице и здесь живете, разумеется, придется поехать! Путь предстоит вам дальний, нелегкий; поистине это меня тревожит... Но если бы вы собрались в поход на врага, тогда и говорить нечего — я был бы в боевом строю рядом с вами — нет, даже впереди вас! Однако на сей раз никакая опасность вам не грозит, даже если меня не будет рядом. А коли князь Ёритомо обо мне спросит, скажите: «Он болен!» Так отвечал Мунэкиё, и все самураи с сердцем и совестью, растроганные его речами, пролили слезы. Сам дайнагон тоже был взволнован его словами, но отказаться от поездки все же не мог и, хоть в душе, наверное, испытывал стыд, собрался в дорогу.

На шестнадцатый день той же луны прибыл он в Камакуру. Князь Ёритомо принял его тотчас же.

— А Мунэкиё прибыл с вами? — прежде всего спросил он.

Когда же дайнагон ответил: «К несчастью, он заболел и не смог приехать...» — князь воскликнул:

— Как же так, чем он болен? Нет, это неспроста, у него, наверное, что-то есть на уме... В минувшие годы, когда я был вверен его охране, он так заботливо ко мне относился! Я до сих пор помню об этом! Я был уверен, что он тоже приедет с вами... Мне так хотелось поскорее его увидеть! Я с нетерпением ожидал нашей встречи!

Князь Ёритомо заранее приготовил для Мунэкиё множество самых разнообразных подарков — дарственные грамоты, коней, доспехи; по его примеру все владетельные самураи, соревнуясь друг с другом в щедрости, тоже готовились одарить Мунэкиё, но, ко всеобщему разочарованию, он так и не прибыл.

В девятый день шестой луны дайнагон собрался назад, в столицу.

— Погостите еще немного! — уговаривал его князь Ёритомо, но дайнагон ответил:

— Меня, наверное, уже заждались в столице! — И поспешно пустился в обратный путь.

Князь Ёритомо обратился к государю-иноку с посланием, в котором просил возвратить дайнагону его личные и жалованные угодья, а также вернуть прежнее звание дайнагона. Он подарил гостю тридцать оседланных и тридцать неоседланных коней, а также тридцать сундуков, полных перьев, золота и свитков окрашенного и некрашеного шелка. Видя любезный прием, оказанный дайнагону, все знатные самураи тоже наперебой поспешили одарить его разными подношениями; одних лошадей он получил Целых три сотни, так что не только сохранил жизнь, но и возвратился в столицу с немалой прибылью!

В восемнадцатый день той же луны самураи, уроженцы земель Ига и Исэ, вторглись в край Оми под водительством Садацугу Хироты, дяди Садаёси, правителя земли Хиго. Но родичи Мина-мото, с давних времен осевшие в краю Оми, выступили навстречу, завязалось сражение, и воины Иги и Исэ, разбитые наголову, вскоре все до одного обратились в бегство. Потомственные вассалы Тайра, они служили своим господам на протяжении четырех поколений и не забыли прошлых благодеяний. Такая верность была прекрасна, но, дерзновенно поднявшись на битву с врагом, они, увы, переоценили свои слабые силы... «Три дня Тайра» — так назвали это сражение.

Меж тем супруга князя Корэмори, давно уже не имея вестей от мужа, не находила себе места от беспокойства, тревожась, что с ним случилось.

«Пусть всего лишь раз в месяц, но ведь раньше весточки приходили!» — думала она и по-прежнему ждала писем; однако миновала весна, на исходе было уже и лето. Услышав толки, будто князь покинул Ясиму, она так встревожилась, что решила во что бы то ни стало послать туда человека. Долго не возвращался посланец, а тем временем лето прошло, настала осень. Наконец на исходе седьмой луны посланец вернулся в столицу. «Ну что там? Что?» — приступила к нему с расспросами госпожа.

— Пятнадцатого дня минувшей третьей луны, на рассвете, — отвечал посланец, — князь покинул Ясиму и отправился на святую вершину Коя. Там он принял постриг, оттуда пошел в Кумано и, вознеся ревностные молитвы, утопился на взморье Нати. Так поведал мне его слуга Такэсато, который до последнего мига оставался при господине!

— Вот оно что! — промолвила госпожа, услышав эти слова. — То-то я думала — странно, что нет от него известий! — И, закрыв лицо покрывалом, упала наземь. Дети, мальчик и девочка, тоже горевали и плакали.