Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3

Миясудокоро попросила письмо, и Косёсё неохотно передала его ей.

«Ваше откровенное нежелание сообщаться со мной,– писал Удайсё,– не охладило моей страсти, скорее напротив…

Сколько запрудНи ставь, лишь мельче становитсяГорный ручей.Удержать не удастся поток,Падающий по склону…»

Письмо оказалось очень длинным, и миясудокоро не дочитала его до конца. Было в нем что-то неопределенное, нарочитое, к тому же Удайсё сообщал, что не приедет и сегодня. Ну как тут было не возмутиться!

Покойный Гон-дайнагон не оправдал ее ожиданий, но он никогда не забывал о приличиях. Принцесса была единственным предметом его попечений и видела в супруге надежную опору. Это утешало миясудокоро, хотя она и считала, что ее дочь заслуживает лучшей участи. Но Удайсё?.. Какая дерзость! «Что скажет Вышедший в отставку министр?» – волновалась она. Решив выведать хотя бы, каковы намерения самого Удайсё, миясудокоро старательно вытерла глаза, которые за эти тревожные дни совсем померкли от слез, и начертала корявым, похожим на птичьи следы почерком:

«Ваше письмо принесли как раз в тот миг, когда принцесса зашла навестить меня, ибо состояние мое оставляет желать лучшего. Я уговаривала ее ответить, но она настолько пала духом…

Что для тебяЭтот луг, где блекнет напрасноЦвет девичьей красы?На одну недолгую ночьТы нашел себе здесь приют…»

Дописав, она сложила листок и подсунула его под занавеси, сама же откинулась на изголовье, и тут ей опять сделалось хуже.

Дамы засуетились вокруг. «Этот дух нарочно усыпил нашу бдительность»,– сетовали они. Монахи начали громко читать молитвы.

Дамы настаивали, чтобы принцесса вернулась в свои покои, но она наотрез отказалась. Несчастная хотела умереть вместе с матерью.

Только к полудню Удайсё вернулся в дом на Третьей линии. В тот день он решил воздержаться от поездки в Оно, ибо в противном случае домашние наверняка укрепились бы в своих подозрениях, а ему не хотелось раньше времени давать повод к сплетням.

Весь вечер Удайсё изнывал от тоски. Ему казалось, что чувство его возросло тысячекратно.

До госпожи Северных покоев дошли кое-какие слухи, и она была встревожена, но старалась сохранять наружное спокойствие, заботы же о детях отвлекали ее от мрачных мыслей. Вечером она прилегла отдохнуть в дневных покоях.

Уже совсем стемнело, когда принесли ответ миясудокоро. Придвинув к себе светильник, Удайсё долго вчитывался в письмо, с трудом разбирая корявый, напоминающий птичьи следы почерк.

Госпожа сквозь загораживающий ее занавес зорко следила за ним – и вдруг, незаметно приблизившись, вырывает письмо у него из рук!

– Что вы делаете?– возмущается Удайсё.– Как вам не стыдно? Это письмо от госпожи Восточных покоев дома на Шестой линии. Сегодня утром она, простудившись, занемогла, а я так и не успел зайти к ней, ибо, навестив отца, сразу же уехал. Обеспокоенный, я послал гонца, поручив ему осведомиться о ее здоровье. Взгляните, разве это письмо похоже на любовное? Право же, ваше поведение не делает вам чести. Печально, что вы постепенно отдаляетесь от меня и все больше пренебрегаете моими чувствами. Неужели вам безразлично, что я о вас думаю?

Изображая полнейшее равнодушие, он даже не пытается отобрать письмо, и госпожа неловко вертит его в руках, не решаясь прочесть.

– А по-моему, это вы все больше отдаляетесь от меня,– заявляет она наконец, явно смущенная непоколебимым спокойствием, написанным на лице супруга. Какой юной и прелестной показалась она Удайсё в тот миг!

– Что ж, может быть, и так,– улыбнувшись, говорит он.– Ничего необыкновенного в этом нет. А вот супруг у вас действительно необыкновенный. Вряд ли кто-то другой, имея столь высокое звание, стал бы, словно пугливый сокол [98] , заботиться только об одной женщине. Надо мной и так смеются. Подумайте сами, почетно ли быть супругой неисправимого чудака? Насколько выгоднее положение женщины, которой есть с кем соперничать. Все видят оказываемое ей предпочтение, это поднимает ее в глазах окружающих, да и в собственных глазах тоже. Она всегда чувствует себя молодой, а супружество никогда не теряет для нее своей привлекательности. Неужели вы хотите, чтобы я всю жизнь просидел рядом с вами, как небезызвестный старец [99] ? Не понимаю, что в этом хорошего?

98

...словно пугливый сокол... – В древней Японии бытовало мнение, что самка сокола гораздо смелее самца. Поэтому во время соколиной охоты использовались только самки.

99

...всю жизнь просидел рядом с вами, как небезызвестный старец. – Очевидно, имеется в виду герой какой-то утерянной повести.

Догадываясь, что Удайсё говорит все это лишь для того, чтобы отвлечь ее внимание от письма, госпожа, подарив его чарующей улыбкой, отвечает:

– Хорошего мало и в том, что у столь многообещающего мужа такая старая жена. Вы очень переменились за последнее время. К вам словно вернулась молодость. Я никак не привыкну к этому, и беспокойство мое естественно. Право, «лучше бы пораньше…» (278).

Ее упреки рассердили Удайсё меньше, чем можно было ожидать.

– Но в чем я переменился? – спрашивает он.– По-моему, я никогда не давал вам повода… Почему вы ничего не говорили мне раньше? Наверное, кто-то старается очернить меня. Я ведь знаю, что среди ваших дам у меня есть давние недоброжелательницы. Кое-кто, очевидно, не может забыть моих «зеленых рукавов» [100] и почитает союз со столь незначительным человеком бесчестьем для вас. Подозреваю, что эта особа нарочно возводит на меня напраслину, стараясь посеять меж нами вражду. Это тем более неприятно, что может пострадать доброе имя женщины, за которой нет решительно никакой вины…

100

...не может забыть моих зеленых рукавов... – См. кн. 2, гл. «Юная дева», с. 66: Зеленое платье полагалось носить лицам Шестого ранга.

Так или иначе, спорить с супругой Удайсё не хотелось. «Что должно свершиться – свершится»,– думал он. Кормилица Таю была возмущена, но предпочла промолчать.

Пока они спорили, госпожа успела куда-то спрятать письмо. Сделав вид, что оно совершенно его не занимает, Удайсё удалился в опочивальню и долго лежал там без сна с бьющимся от волнения сердцем. Письмо, судя по всему, было от миясудокоро. Но что в нем? Он непременно должен его отыскать. Как только госпожа заснула, Удайсё незаметно заглянул под ее сиденье, но там было пусто. Когда же она успела его спрятать? И куда? Раздосадованный, Удайсё долго оставался в опочивальне. Утром, когда разбуженная детьми госпожа удалилась, он, сделав вид, будто только что проснулся, возобновил поиски, но, увы, тщетно. Поскольку Удайсё продолжал притворяться, что не придает письму ровно никакого значения, госпожа решила, что оно и в самом деле не любовное, и успокоилась. Мысли ее целиком сосредоточились на детях. Одни бегали вокруг, другие нянчили кукол, старшие учились читать и писать, самые маленькие ползали, цепляясь за платье, и обо всех надобно было позаботиться. Разумеется, она и думать забыла о письме.

Удайсё, наоборот, ни на миг не забывал о нем. Должно было ответить как можно быстрее, но вчера ему не удалось даже дочесть письмо до конца. А вдруг миясудокоро догадается, что он не читал ее послания? Она ведь может вообразить, что он был небрежен и просто потерял его.

После дневной трапезы в доме стало тихо, и Удайсё, не выдержав, спросил:

– Что было во вчерашнем письме? Нелепо прятать его от меня. Следовало бы навестить сегодня больную, но мне что-то самому неможется, и я никуда, даже на Шестую линию, не поеду. Надобно по крайней мере ответить, но, не зная, что написала она…

Искренняя озабоченность слышалась в его голосе, и госпоже стало стыдно. «Как глупо, что я отняла у него письмо!» – подумала она.

– Почему бы вам не придумать какой-нибудь изысканный предлог, к примеру что вчера в горах дул слишком холодный ветер и вы простудились,– сказала она, нарочно не отвечая на вопрос.

– Какой вздор!– рассердился Удайсё.– Ну что вы находите в этом изысканного? Или вы видите во мне самого заурядного любителя приключений? Мне стыдно за вас. Вот и дамы уже смеются, слушая, как вы разговариваете с супругом, который всегда почитался в мире образцом благонравия,– пошутил он.– Так где же письмо?

Однако госпожа не спешила его отдавать. Они беседовали еще некоторое время, потом прилегли отдохнуть, а день тем временем склонился к вечеру. Проснувшись от пения цикад, Удайсё подумал: «На горные склоны, должно быть, уже опустился туман… Как дурно, что я до сих пор не ответил. Сам я не могу приехать сегодня, так хотя бы письмо…» Растерев с безразличным видом тушь, он некоторое время сидел задумавшись. Вдруг он заметил, что у сиденья госпожи чуть приподнят угол. Заглянул туда и – о радость!– обнаружил письмо миясудокоро. Посетовав на свою недогадливость, Удайсё, улыбаясь, принялся его читать, и тут же щемящая жалость пронзила ему сердце: «Значит, ей уже сообщили, что прошлой ночью… Наверное, и вчера она прождала меня до рассвета, а я даже письма еще не написал». Непростительная небрежность! Как видно, жестокое недоуменье терзало душу несчастной матери – превозмогая муки душевные и телесные, написала она это странное, бессвязное послание. А он и эту ночь заставил ее мучиться в неизвестности. Но, увы, ничего уже не изменишь. А госпожа с такой бездумной жестокостью… «Нет, я сам виноват во всем»,– думал Удайсё, чуть не плача от досады. Он хотел было немедленно ехать в Оно, но потом отказался от этой мысли. Согласится ли принцесса принять его? Правда, миясудокоро как будто… Он медлил, не зная, на что решиться: «День сегодня неблагоприятный, и даже если миясудокоро не станет возражать…»