Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Словно почувствовав, что он слишком много позволил себе, выступив перед аудиторией со столь скромным предложением, Самсон Иванович виновато развел руками, пожал плечами и усмехнулся. «Хватил через край, — говорила эта улыбка, — сам вижу, что перехлестнул, а вдруг верно и промаха нет?»

Аудитория сосредоточенно молчала. В конференц–зале по–прежнему стояла тишина, никто не трогался с места, словно чего–то ждали еще. Самсон Иванович объяснил это тем, что, кроме скромной, хоть и смелой теории, от него ждут простых, обнадеживающих слов, тех самых, которые, не утомляя воображение, могут стать подспорьем в повседневной практике врача.

— От меня не следовало ждать того, что мне не по силам, — как бы оправдываясь перед теми, чьи надежды он не оправдал, продолжал Ванин. — Я не ученый, не исследователь, я только — практикующий врач. На моих мыслях свет клином не сошелся, надо и прежнее продолжать… Я призываю вас обратиться к нашим друзьям по несчастью: к растениям, рыбам, пресмыкающимся, птицам и зверям лесным — не пригодится ли нам их самозащита? Они выстрадали ее в борьбе более длительной, чем наша. Как обстоит у волков и шакалов? Их родственница — собака — сильно страдает от рака. С кем, говорят, поведешься, от того и наберешься, — хозяин–то у нее человек. И еще что важно: помощником нашим должен стать народ. Надо чаще напоминать людям, что многое и от них зависит. Никакой иммунитет не устоит против вредной привычки принимать пищу горячей, нестерпимой не то что для нежной оболочки, а для привычной к ожогам руке, нельзя раздражать и обжигать пищевод и желудок водкой и табаком.

Ванин отошел от трибуны. Некоторое время он не знал, спуститься ли ему в зал или сесть за стол, и, не решившись, продолжал стоять. Яков Гаврилович потянул его за руку и усадил рядом с собой.

В продолжение всего доклада Студенцов слушал своего друга с интересом. Время от времени он оборачивался к трибуне и, уловив взгляд Самсона Ивановича, глазами выражал ему свое одобрение. Когда Ванин сел, Яков Гаврилович предложил отложить обсуждение доклада на завтра и сказал:

— Многие из вас не знают доктора Ванина, позвольте мне представить его вам.

Самсон Иванович, смущенный, поднялся, Студенцов протянул ему руку и, пожимая ее, взволнованно произнес:

— Самсон Иванович Ванин — мой друг детства, крестный отец моих кандидатской и докторской диссертаций, человек большого ума и редкого сердца.

Он обнял своего «доброго гения» и крепко его поцеловал.

17

После доклада Ванина Елена Петровна отозвала мужа в сторону и сказала:

— Пойдем со мной, я должна с тобой поговорить. Она привела его в перевязочную, заперла за собой дверь и, меняясь в лице от волнения, проговорила:

— Ты помнишь, Андрюша, я рассказывала тебе, что больные после операции привыкают ощупывать свои рубцы. Я приобрела такую же привычку и сегодня нашла у себя узелок. Посмотри, пожалуйста, не показалось ли мне?

Ей не удалось скрыть своего испуга, улыбка вышла грустной, а голос вместо того, чтобы звучать беззаботно, дрогнул.

Шел пятый месяц со дня операции. Андрей Ильич начинал уже забывать о ней, гроза миновала, и казалось, что все это было давно. В напряженном труде и суматохе последних недель сглаживались следы пережитого, но так безгранична власть жестокой болезни, так неотразимо одно упоминание о ней, что Сорокина пробрала дрожь. Ему вдруг стало жарко, и на лбу выступил холодный пот.

Он долго и напряженно мял и ощупывал рубец на спине, пригибался к нему, словно с тем, чтобы приблизиться к сокрытой крупинке, против которой ум человека бессилен. Несколько раз он выпрямлялся, чтобы дать своему сердцу передышку.

— Не лигатура ли это? — пожимаясь от холода, идущего, как ей казалось, изнутри, спросила Елена Петровна.

— Да, узелок, — не сдержав вздоха, ответил он, — не то шелковый, не то тканевой, надо на него посмотреть.

Не говоря больше ни слова, Сорокин вышел и вернулся с операционной сестрой.

— Нам надо будет иссечь небольшой узелок, — сказал он ей, — приготовьте все в операционной. Я иду мыть руки.

Он казался спокойным, но движения его вдруг стали неуверенными, низко опущенные веки, расслабленные мышцы лица выражали рассеянность. Для Елены Петровны эта перемена была красноречивей всяких слов.

Когда подозрительный узелок был иссечен, Андрей Ильич распорядился увести жену в палату, а сам поспешил в гистологическую лабораторию, расположенную в конце коридора на третьем этаже.

В небольшом помещении, заставленном длинными столами со стеклянной и металлической посудой, микроскопами, микротомом и прочим сложным и несложным инвентарем, находился в это время один человек — старичок пато–морфолог, давний знакомый Сорокина. Маленького роста, с непропорциональной этому росту шевелюрой седых волос, он, не оставляя работы, вопросительно взглянул на вошедшего и, мигая своими слезящимися глазами, не без лукавства спросил:

— Опять что–нибудь новое и обязательно срочное, не так ли?

Он тихо засмеялся, протянул Андрею Ильичу сухую жилистую руку и тут только заметил, что Сорокин встревожен.

— Вы нездоровы? — спросил гистолог. — Или что–нибудь случилось? Погодите, на вас лица нет, — со смешанным чувством тревоги и раскаяния произнес он, — а я шучу и забавляюсь.

— Ничего особенного, Елисей Семенович, — уклончиво ответил Сорокин, — есть подозрения на метастаз, надо это сейчас же проверить.

— Метастаз? — удивился старичок. — Чего же ради торопиться? Оставьте, посмотрим. Привыкли из всего делать спешку, — притворно сердился он, — днем раньше, днем позже, тут уж горю не поможешь.

Сорокин огляделся и, убедившись, что в лаборатории никого нет, мягко потянул старичка на кушетку, сел рядом и прерывистым шепотом сказал:

— Елена Петровна ждет результатов. Волнуется. Это я иссек у нее на рубце.

Гистолог сразу изменился, лицо сочувственно вытянулось, и веки воспаленных глаз часто заморгали.

— Так бы и сказали, все брошу и займусь.

Он засуетился и снова опустился на кушетку.

— Не помните ли вы, когда мы делали первое исследование?

— Помню. Тридцатого августа. Мы как раз накануне отпраздновали годовщину нашей женитьбы. Я здесь посижу, Елисей Семенович, а вы не торопясь займитесь этим делом.

Дальше следовал разговор, в котором изредка мелькали корни русской речи, а еще реже — русские слова.

Пока гистолог замораживал ткани узелка, делал срезы и окрашивал их, выясняя судьбу Елены Петровны, Андрей Ильич раздумывал, куда бы на это время себя деть. Он шагал взад и вперед по лаборатории, останавливался у окна, за которым строилось каменное здание, и даже сделал попытку заинтересоваться кладкой кирпича в оконных проемах. Несколько раз он порывался уйти, чтобы трудные минуты переждать в другом месте, затем стал у окна зарисовывать в блокнот разросшуюся под окном акацию и немного успокоился.