Повесть о полках Богунском и Таращанском

— Это что еще за загадка: дефензива и бандура? — спросил Денис Кийка, когда они вышли. — Ты что-нибудь понял?

— Дефензива, — отвечал Киёк, — то, должно, польская контрразведка. А бандура — это ж тут есть. Тебе говорил Евтушенко про слепца? Бандурист тут у них атаманует. Простой слепец-бандурист, но он тут старшина бандитского круга. Вот сам увидишь.

В отведенной под штаб избе их ждал Евтушенко, чем-то взволнованный: Он поднялся им навстречу.

— Обложил ихнее урочище. Приехал за тобой. Там у них сегодня вроде совет старейшин. Решают вопрос и о тебе — как тебя понимать и как тебя принимать. Думаю, что тебе бы следовало самому туда поехать. Я послал Ваську Москальца на Махово, чтоб связался с твоим братом в дороге, как только он сойдет с поезда. Я ему все рассказал. А в Глухов ему, пожалуй, без нас ехать не след. У Васьки письмо от Тыдня к вам двум. Ну, я письма не забирал, так все дело на словах знаю. Тыдень погнал за Артамоновым и Масловым на Волокитино. Он их гоняет уже два дня. Они ушли на терещенское имение. А завтра и мы, должно быть, там будем. Что ж, едем?

— А это что за «кочубеевское урочище»? — спросил Денис.

— Пока было не твое, да, может, твое будет, — усмехнулся Евтушенко. — Это урочище графов Кочубеев под Ярославцем. Эскадроны твои там. Ну, я приказал им лисовиков не пужать. Там у них сегодня панихида.

— По ком панихида?

— По побитым, — улыбнулся Евтушенко. — Уже знают. Только это у них так: насчет этого полное сочувствие. В общем, «сам узнаешь— будет время, смело вкладуй ногу в стремя», — продекламировал он, изменяя по-своему лермонтовские строчки.

— А Ященко твой к богу пошел, — сказал Киёк Евтушенко.

— Ну и холера! — махнул рукой Евтушенко,

— Едем! — сказал Денис.

— Эскадрона не рушь, пусть отдыхают. Мы втроем, нам больше никого не надо, там людей хватит.

— Ты, Грицько, останешься с эскадроном, — сказал Денис Душке, вошедшему в хату, — а завтра с утра пойдете на Ярославец, мы там будем.

— Глубокая разведка? — спросил Грицько Дениса и неодобрительно посмотрел на остальных.

Денис, зная, что Грицька не переспоришь — он все равно поедет, — сказал:

— Вот черт! Ну, передай эскадрон Буленко и катай с нами.

— Это айн момент! — сказал Душка, повеселев, и опрометью выбежал из хаты.

— Не оставляет тебя твоя Душа? — спросил, улыбаясь, Евтушенко. — Как его фамилия-то настоящая? Душа, что ли?

Денис тоже улыбнулся.

— Душка.

— Душа он и есть.

И с тех пор он стал звать Грицька «Душой».

БАНДУРИСТ

Места, по которым они проезжали, были полны романтики, что бросилось в глаза Денису, как только вступил он на Глуховщину. Холмистый, с гребнем тополей на самом отдаленном кургане, пейзаж при луне напоминал какую-то пышную декорацию к украинской песне. А песня— одна из чудеснейших в мире, украинская песня — неслась к ним издали и таяла в воздухе, как бы смешиваясь с ароматом теплеющей талой земли и набухающих почек тополей.

— Это Ярославец, — показал Евтушенко в сторону тополевого гребня на горизонте,

Ярославна рано кичет

Во Путивле на забрале!.. —

вспомнилось Денису.

— А сколько тут до Путивля? — спросил Денис,

— Сорок верст с гаком, — отвечал Евтушенко. — А почему спрашиваешь?

— Да так, — отвечал Денис. — Одну песню вспомнил.

— Еге! Тут и не одну вспомнишь! — загадочно отвечал Евтушенко. — .Тут все песни вспомнишь. Такие места! Наши места знаменитые!

Они проскакали ночной Ярославец, распугав по аллеям кочубеевского парка поющих и жартующих с хлопцами дивчат.

— Это бывший Кочубеев двор. Была домина, да стала руина! — показал Евтушенко на руины кочубеевского дворца. — Разбили бандюги оккупанты, пушками раз-гавкали. Тут у нас было с ними генеральное сражение. Народное имущество перепортили, песьеголовцы. Ну, вот и лес… Вот и приехали! — показал он вдруг. — Теперь за мною, вправо дороги!

Проехав еще немного, он свистнул, и прямо из лесу на него выскочила фигура всадника.

— Тише ты, черт! — подъехал к нему Евтушенко.

Они о чем-то переговорили.

— Можно ехать! — вернулся Евтушенко. — Самый разгар, Хрин верховодит.

Поехали по открывшейся вдруг просеке. Навстречу им ехал медленно конный отряд человек в двадцать.

— Делегация? — спросил передовой, подъехав.

— Большевики! — отвечал Евтушенко,

Всадники повернули коней и пристроились рядом, окружив приехавших.

Денис вглядывался в их вооружение и одежду. Под одним, ехавшим рядом с Денисом — видно, старшим, — было седло. Вместо винтовок у большинства за поясами торчали обрезы, а вместо сабель — лезвия от кос, замотанные в войлок.

Ехавший рядом с Денисом вдруг спросил:

— Ты Кочубей?

— Да, Кочубей.

— И Денисом зовут?

— Денисом, — отвечал Кочубей.

Всадник потрогал маузер, высовывающийся из голенища сапога.

Денис обменялся с ним взглядом, тот невольно улыбнулся в ответ на косой взгляд гостя.

— Примериваешься?

— Примериваюсь! — ответил Денис.

Проехав с полверсты просекой, всадники услышали гул голосов и почуяли дым лесного костра. Какой-то мелодичный звук примешивался к гулу.

Но через минуту Денис уже ясно различил, что это звук бандуры, и вспомнил загадочные последние слова умершего два часа назад на его глазах шпиона: «Тут все дело в бандуре!»

«Так вот она и бандура! Сейчас все станет понятным», — подумал он.

Они свернули в гущу леса и поехали извилистой, черневшей в рыхлом снегу тропой на голоса, которые все приближались. Уже ясно различимы были и слова песни:

А Кармалюк — гарний хлопець,

Він по світу ходить,

Не одную дівчиноньку

Із розуму зводить.

Всадники подъехали к костру. Вокруг костра сидели люди, задумчиво слушая песню. Их было больше сотни. Меж деревьями фыркали кони, пахло сеном, навозом, жареной бараниной и самогоном.

Никто и не подумал обернуться на приезжих. Все сидели, сосредоточенно слушая песню и чуть подпевая.

Провожатые спешились, спешились и приезжие и подошли к общему кругу.

Теперь кое-кто из сидевших поближе к костру отодвинулся в сторону, уступая, место гостям. А бандурист продолжал петь и, кончив песню, все еще перебирал струны, отыскивая какой-то веселый, игривый, шуточный мотив.

— Дядьку Микита, гости приехали! — сказал один бандуристу.

— А хиба ж я не бачу, — усмехнулся бандурист. — То й що ж, як прыихали? Хай нас послухають!

В голосе бандуриста была насмешка и вызов. Перестав подбирать веселый мотив, он вдруг сурово кашлянул и запел каким-то особым, властным голосом, как бы желая внушить всем торжественность этой песни:

Ой, що ж бо то тай за ворон,

Що над лісом крякає?

Ой, що ж бо то за бурлака,

Що всіх бурлак збірае?..