Повесть о полках Богунском и Таращанском
Шрифт:
И Денис невольно заслушался.
— Ну, что скажешь, Кочубей? — спросил певец, кончив петь и помолчав, как будто он именно к нему относился песней и ждал от него ответа.
— Я приехал вас слушать, а не говорить. А говорить я завтра буду.
— А! Ну так и слухай.
И бандурист стал вновь перебирать струны, прикладывая ухо к бандуре, как будто желая вызнать, что сама она еще скажет.
По толпе прошел гул: люди, видимо, делились впечатлениями от слов Дениса.
— Значит, наша взяла? — услышал Денис вырвавшуюся у кого-то фразу и оглянулся. Рядом с ним стоял широкоплечий, бородатый, среднего роста и крепкого сложения человек.
— Хрин! — сказал Евтушенко, толкнув локтем Кочубея. — А ну,
— Послухаемо! — сказал Хрин. — То вже вам були Маруськи, що слухалися.
И он засмеялся, видимо поддразнивая слишком самонадеянного Евтушенко.
Бандурист все продолжал перебирать струны, как будто не допросился еще у бандуры последнего слова.
ХРИН
— Мы ж не бандюги, — заявил Хрин, когда поужинали.
Он вытер усы хусткой, вынутой из кармана шаровар.
— Я сам напрыклад за коммунию, чарторыжский староста. Мы — артель!
— Усе для бидних и гнетених! — сказал бандурист и повел в сторону Дениса невидящими белыми глазами.
— Ну, а за поубиваних помстимось, — сказал Хрин. — Хиба ж то советська власть у городи? То жбуржуяги, то ж биляки, должно быть, за вищо ж воны повбывалы народ? За вищо вбылы Кривущенко? Увесь народ, що тут е, з одчаю тут. Из пометы тут. Евтушенко нас попередыв, що ты — Кочубей. Чулы мы про партизана Кочубея. Була й наша думка до нього йты; у Красную Армию упъять податься. Ну й пишлы до города. Та нас и не допустылы. А Кривущенко — може, чулы — с хлопцями живыми у могилу закопалы. Знову-таки у «козацьку могилу». Що це — чи знов москали? Га? Скажи ты нам чисту правду: може, це знов москали? Одвику москали?
— Начнем сначала, — сказал Денис, — чтобы не запутать! Москали, кажешь? А москали нас звильнили вид пана и вид хана. Памятаешь Богдана?.. А скажи мне, наприклад, Хрин, кто революцию начал и кто у себя советскую власть установил? Русские рабочие и русские солдаты. И спасибо им надо сказать, если они нам, украинцам, в том помогают. Были вы на нейтральной зоне?
— Булы… Ну так що з того, — зрада и вышла с той самой нейтральной зоны, — чертяка нас туды и знис. Черняк и той сам був головою не поклав. Откуда взялся какой-то донской казак, Примаком зовут? Такой тебе пан гетьман, может ты его й знайдеш, того паныча?
Денис кивнул головой и сказал:
— Только не донской он казак, а черниговский гимназист.
— Ну от, бач, скубент, звисно ясно, что шатия!
— Раз студент, так и шатия? Я тоже студент. Не в этом дело. Ну, что ж Примак Черняку сделал?
— Та хотив же вбыты. «Подчиняться мне, говорит, и точка!» — «А хто ты такой, чтоб тебе подчиняться?» — говорит ему Черняк, а у самого рука до маузера. Ну, тут у них и пишло. Чернякивци прискакали до нас. «Знимайся, кричат, глуховцы, змена!» А и до того тут без нас народ немцы вымучили в гроб-могилу. Оккупанты стали без. нас издеваться над населением. Нам треба их выручаты. И нам уже кровь к глотке подступила. Ну, мы и снялись. А батарея с командиром на пароме приза-держалась трохи. Тут и нарвался на него член самый правительства, рыжий такой, поповской наружности, уроди дьякон, з волосом до плич. Пятаковский, или черт его знает, кто таковский. Очкастый такой, голенастый шкандыбайло. Может, и его знаешь?
— Наверное, Пятаков?
— Во-во, он самый! Так ты, значит, их усех знаешь. Знакомые тоби жупелы!
— И оба они, и Пятаков и Примаков, кстати сказать, украинцы.
Хрин, переходя к повествованию о демаркационной линии, сам незаметно для себя перешел на русский язык.
— А батарея ждет перевозу. Он и начни тут хай: «Поворачивай назад!» А Граф ему говорит: «Да катись ты, откель пришел, козлиная твоя борода. Рыжее шкандыбайло! Не тебе нам тут порядок давать! Откуда ты на нас взялся?» Ну, тут подъехал еще этот самый Примак и еще один там пузан, полковник Храпивницкий, возьми
да и убей Графа безо всякого разговору.Хрин тяжело вздохнул и почему-то проверил, хорошо ли действует замок у карабина. Замок действовал хорошо.
— Ну все ж, хоть и свербило сердце, не убили ми того Пятакова, бо ж вин був член правительства советського. Отаки тоби «члены». Хай йому болячка! — Хрин крепко выругался и сплюнул. — Что, брат, еще исповедоваться? Пускай тебе сам Тыдень расскажет. Если б ты знал наши дела в подробности! — Хрин махнул рукой. — Вот поживи и разберись с нашими делами, тогда и будет истинная правда, если ты человек. А ты говоришь — «нейтральная зона»! Опять вернулись — дома горе застали: у кого батька убили, у кого жинку знивечили німці, а у Полошках — у шахты живых у могилу зарыли. Там уже их не впервой зарывають. Кричать ти могилы. Ще й колись и за царя Гороха шляхетни паны зарывали. А мы и од оккупанця, од гайдамака и од якои ти хочешь сволочи цилый год були неприступни. И хозяйнували, щоб ти знав, коммуною — не як-нибудь! От тоби и «нейтральная зона»! Тут тоби и пошел раскардаш: хто в анархию, хто й за «божественного» Петлюру, а хто так и за архимандрита Архипа. — Хрин засмеялся. — Тут якись «живци» еще понабиралися, у бекешах обидню служать та у шапках христяться. Та ще й з чубами — з оселедцями. Архипмандрит у них там такой! Я вже й не знаю, як ота на них богородица дивиться— чи ий повилазило? А я б на ии мисти взяв бы та деркачем з хати. А мы таки у мать анархию верим, что она — мать порядку, коли нема порядку. Тыдень говорит, что вона ему як своя злая теща: аджеж без лайки нема в хати й майки, — хитро усмехнулся Хрин, подморгнув Денису.
— Ну, дальше!
Хрин поглядел на Дениса и горько усмехнулся.
— Мы люди — честные люди! — сказал он уверенно и серьезно. — Ты ж один человек. Сейчас ты командир, и, допустим, хорош ты человек, — и мы интересуемся и плохого слова об тебе пока не слышали. Ну, мы ж — народ: как рассудим, так и будет.
— Ну, рассуждай, как будет.
— Что же, народ покамест тобой доволен. Ну, не мы ж у тебя в гостях, а ты ж у нас.
— Не совсем так, — улыбнулся Денис. — Вы ж в «кочубеевском урочище».
— Ишь, недаром зовут Денис, аж бач куды зализ! — сказал Хрин. — Це ж не Кочубей, а прямо хоч убей.
Взаимная шутка, вызвавшая смех, рассеяла напряженную настороженность.
— И о «казацкой могиле» знаю, — сказал, приподнимаясь, Денис. — В той казацкой могиле и мои родичи лежат. Но зачем же вы сразу не взяли Глухов в свои руки и не установили сами советской власти?
— Мы ж отказались от власти. Мы ж — анархия, — сказал Хрин.
— Вот и результаты вашей анархии. «Мать порядка»! Где ж тут порядок? — спросил Денис и посмотрел на Евтушенко. Тот потуже стянул пояс и пошел к коням.
— Так поговорим обо всем завтра в Ярославце, у меня в гостях, товарищ Хрин, — сказал Денис.
— Подождем Тыдня, а там будет видно. Да где-нибудь встретимся. Давай, давай, — сказал Хрип, протягивая ему руку. — Гостюй! Не прогоним!
Денис уже сидел в седле.
— А ну, стой же, я вас провожу, а то не по-хозяйски, — вдруг решил Хрин. — А по дороге покажу тебе и нашу резолюцию. Давай кони! — крикнул он. — А вот тебе и Шуба, у которого ты гостевал сегодня в Тулиголовах, — показал он на коренастого, такого же, как он, широкоскулого, весело улыбавшегося пария, подводившего двух коней.
— И ты с нами, Гнат?
Шуба кивнул головой.
Денис дал знак Евтушенко, и тот проехал вперед.
ГОСТЬ И ХОЗЯИН
Всадники пробирались той же просекой, которой проехали в табор Хрина и Шубы. На выезде из леса Хрин свернул вправо, приглашая Дениса и Кийка следовать за ним.
Между пнями что-то зачернело на снегу. Подъехавши ближе, Денис увидел несколько трупов.
— Что это? — спросил он Хрина.
— Мародеры, — отвечал гордо Хрин. — Наш закон суровый, мы — не бандиты! У кого довги руки — тому куца смерть!..