Повесть о старых женщинах

— Всегда я обращалась с мужчинами по-доброму, — хныкала мадам Фуко. — Никогда не скандалила. Любой мужчина это подтвердит. Я не то что другие. Обо мне все такого мнения. Ах! Знали бы вы, что у меня было: гостиница на авеню королевы Гортензии… две пары лошадей… одну лошадь я продала мадам Мюзар^{81}… Вы ведь знаете, кто такая мадам Мюзар… Но денег не сбережешь. Они уплывают между пальцами. Ах! В пятьдесят шестом я тратила в год по сто тысяч франков. Так долго тянуться не могло. Я всегда себе повторяла: «Так долго не протянется». Я всегда стремилась… Но что поделаешь! Я устроилась здесь и заняла денег, чтобы заплатить за мебель. У меня не осталось ни одной драгоценности. Все мужчины обманщики, все! Я могла сдавать три комнаты по триста пятьдесят франков в месяц с полным пансионом — на это можно было жить.

— Значит, это, — прервала ее Софья и указала на свою дверь напротив, — ваша комната?

— Да, — сказала мадам Фуко. — Я поместила вас там потому, что в тот момент в других комнатах были жильцы. Были да сплыли. Осталась одна Лоране… а она платит неаккуратно. Что поделать! Жильцы… по нынешним временам их искать надо… У меня ничего нет, я вся в долгах. А он меня бросил. Выбрал такой момент, чтобы сбежать! А из-за чего? Да так! Просто так! Что мне его деньги! Не в них дело! Сами понимаете, в его годы… ему двадцать пять… с такой женщиной, как я, сорить деньгами не будешь. Не в том дело. Я любила его. И потом, мужчина — такая поддержка в жизни. Я его любила. Ведь только в моем возрасте знаешь, как любить. Уходит красота, но не темперамент. Ах, он… Нет!.. Я так любила его. Я так люблю его.

Лицо Софьи напряглось от внезапного чувства, вызванного повторением этих трех слов, волшебных — сколько их ни тверди. Но она промолчала.

— Знаете, что со мной будет дальше? Ничего другого мне не останется. И я знаю таких, с которыми это уже стряслось. Я стану поломойкой. Да-да, поломойкой! Рано или поздно. Что же, такова жизнь. Что поделать! Жить-то надо.

Потом уже совсем другим тоном мадам Фуко добавила:

— Прошу вас извинить меня, мадам, за то, что я сказала. Мне следовало бы постыдиться.

И Софья почувствовала, что и ей самой следовало бы постыдиться и не слушать мадам Фуко. Но Софья не ощущала стыда. Все казалось таким обычным и естественным, и, кроме того, Софья была полна чувством превосходства над этой женщиной, лежащей на кровати. Четыре года назад в ресторане «Сильвен» невинная и наивная Софья робела и ужасалась, сидя рядом с роскошной куртизанкой, двигавшейся легко и свободно, надменно глядевшей по сторонам и с невозмутимым презрением взиравшей на мужчину, который за нее платил. Теперь же Софья чувствовала, что знает о человеческой природе все, что можно знать. У нее были не только молодость, красота и порядочность, но и знания — достаточно знаний, чтобы примирить ее с собственной бедой. У нее был пытливый ясный ум и чистая совесть. Она могла посмотреть в глаза любому и судить любого как светская женщина. Между тем у этой непристойной развалины, лежащей на кровати, не осталось ничего. Она не просто утратила свою лучезарную красоту, она стала отталкивающей. Видно, никогда не было у мадам Фуко ни здравого смысла, ни силы воли. В дни былого торжества она по глупости задирала нос. Она прожила годы в безделье, целыми днями слоняясь по душной квартире. И выходя вечерами в город, чтобы потрясти воображение простофиль; то и дело решая что-то сделать и не исполняя своих решений, то и дело изумляясь тому, что уже наступил вечер, то и дело отвлекаясь на самые бессмысленные пустяки. И вот она, женщина за сорок, корчится на голом полу потому, что двадцатипятилетний юнец (без сомнения, ничтожество и идиот) бросил ее, устроив ей смехотворную сцену с руганью и топаньем ногами. Она зависела от капризов молодого негодяя, но и этот осел отвернулся от нее с омерзением! «Боже! — подумала Софья. — Будь я на ее месте, я бы повела себя иначе. Я была бы богата. Я бы копила деньги, как последний скряга. Я бы в ее возрасте ни от кого не зависела. И если бы я не смогла продать себя дороже, чем эта несчастная, я бы утопилась».

Софья думала так и в тщеславном ожесточении, сознавая свои способности, молодость и силу, наполовину забыв собственное безумие и наполовину извиняя его своей неопытностью.

Софье хотелось обойти квартиру и переломать все красные абажуры. Ей хотелось хорошенько встряхнуть мадам Фуко и вернуть ей самоуважение и здравый смысл. Она почти не осуждала мадам Фуко за безнравственность. Разумеется, Софья не забыла о пропасти, отделяющей порядочную женщину от распутной, но мысль об этом была куда слабее, чем она сама ожидала. Про себя она называла мадам Фуко дурой, а не грешницей. С преждевременным цинизмом, который несколько не вязался с ее свежим, юным лицом, Софья думала о том, что ситуация в целом и отношение к ней были бы иными, если бы у мадам Фуко хватило ума скопить состояние, что и сделали, по словам Джеральда, некоторые ее конкурентки.

Но одновременно Софья не переставая думала о другом: «Мне не следует здесь оставаться. Тут и говорить не о чем: мне не следует здесь оставаться. Ширак сделал для меня то, что обязан был сделать. Но пора отсюда уезжать».

Мадам Фуко, напирая в основном на финансовую сторону дела, продолжала причитать слабым голосом, в котором слышались слезы. Кроме того, она не переставая извинялась за свою откровенность. Она прекратила всхлипывать и лежала лицом к стене, отвернувшись от Софьи, которая в нерешительности стояла у кровати, стыдясь слабости и беспомощности хозяйки.

— Не забудьте, — сказала Софья, раздраженная безнадежно мрачными картинами, которые рисовала мадам Фуко, — что я, по крайней мере, должна вам значительную сумму и только того и жду, чтобы вы указали мне точные размеры долга. Я ведь, кажется, уже дважды вас об этом спрашивала.

— Ах, вы же еще больны! — сказала мадам Фуко.

— Я достаточно здорова, чтобы расплатиться с долгами, — ответила Софья.

— Мне неприятно брать с вас деньги, — сказала мадам Фуко.

— Но почему же?

— Вам надо еще заплатить доктору.

— Прошу вас, не говорите так, — возразила Софья. — Деньги у меня есть, я за все могу расплатиться и расплачусь.

Софья разозлилась, ибо была уверена, что мадам Фуко только притворяется чуткой, и чуткость ее, в любом случае, ужасна. Софье это уже дважды бросалось в глаза, когда она заводила разговор об уплате долга. Теперь, когда болезнь была позади, мадам Фуко не хотела обращаться с нею как с обычной жилицей. Хозяйке, в сущности, хотелось блестяще довершить начатое и остаться в памяти Софьи уникальным образцом щедрости и филантропии. Мадам Фуко желала позволить себе роскошь — посентиментальничать и оказать благодеяние добропорядочной замужней даме, попавшей в беду; она частенько намекала Софье на ее несчастья и беспомощность. Но мадам Фуко не могла позволить себе такой роскоши. Она только мечтала об этом — так бедная девушка любуется на дорогие платья в витрине. Правда заключалась в том, что мадам Фуко хотела пороскошествовать даром. Софья была возмущена сразу по двум причинам — из-за нелепых мечтаний мадам Фуко и из-за естественного нежелания оказаться в роли той, кому оказывают благодеяние. Софья не признавала за мадам Фуко, несмотря на ее преданность и заботы, права наслаждаться филантропией, в которой нет никакой необходимости.

— Сколько я у вас пробыла? — спросила Софья.

— Не знаю, — прошептала в ответ мадам Фуко. — Два месяца… а может, неделей больше.

— Пусть будет неделей больше, — сказала Софья.

— Очень хорошо, — согласилась, явно наперекор себе, мадам Фуко.

— Так. Сколько же вы берете за неделю?

— Мне ничего не нужно от вас… ничего! Вы знакомая Ширака. Вы…

— Ни в коем случае! — покусывая губы и постукивая ногой, перебила ее Софья. — Я обязательно заплачу.

Мадам Фуко тихонько плакала.

— Семидесяти пяти франков в неделю достаточно? — спросила Софья, торопясь закончить разговор.

— Это слишком много! — неискренне возразила мадам Фуко.

— Как? За все, что вы для меня сделали?

— Это в счет не идет, — скромно ответила мадам Фуко.

Если уход не подлежал оплате, семьдесят пять франков в неделю было несомненно слишком много, поскольку почти половину всего времени Софья почти не ела. Поэтому мадам Фуко не отступила от истины, когда опять стала возражать при виде банкнот, которые Софья извлекла из чемодана:

— Это слишком, слишком много!

— Ни в коем случае! — повторила Софья. — Девять недель по семьдесят пять франков. Итого шестьсот семьдесят пять. Здесь ровно семьсот.

— У меня нет сдачи, — сказала мадам Фуко. — У меня нет ни гроша.

— Двадцать пять франков останутся вам за то, что вы брали напрокат ванну, — ответила Софья.

Она положила банкноты на подушку. Мадам Фуко с жадностью смотрела на деньги, как смотрел бы на ее месте любой, но не тронула их. Спустя мгновение она разразилась слезами.