Повесть о суровом друге
Шрифт:
Незаметно под пение птиц и стрекот кузнечиков мы уснули. Проснулись только под вечер, когда солнце опустилось к земле.
– Идем домой, Вась, - позвал я.
Лицо у Васьки опухло от слез.
Я долго уговаривал его, и он наконец согласился. Я первый вошел в землянку. Анисим Иванович спал на деревянной кровати, укрытый лоскутным одеялом.
Васька бережно вытащил из-за пазухи портрет царя, послюнявил с обратной стороны и приклеил к стене. Мы смотрели, любуясь царем.
Анисим Иванович проснулся, оглядел землянку и остановил хмурый взгляд на портрете царя.
– Вася, - сказал он, -
Тетя Матрена испугалась, а мы с Васькой остановились в растерянности.
– Спали, чтобы я не видел ее в хате, - повторил Анисим Иванович и устало закрыл глаза.
Я не понимал, почему Анисим Иванович велел сжечь царский портрет. Я всю жизнь мечтал быть царем и однажды чуть не утонул, переплывая глубокое место на Кальмиусе только для того, чтобы ребята назвали меня царем. И вдруг... сжечь?
Васька снял портрет, но тетя Матрена отобрала его, отозвала нас в сени и зашептала, грозя пальцем:
– Не говорите, что я заховала царя и не слушайте отца. Нельзя так. Царь-батюшка любит нас, думает о каждом, сердцем болеет.
Тетя Матрена перекрестилась.
На другое утро, когда я прибежал к Ваське, Анисим Иванович сидел на кровати, обняв сына и прижавшись жесткой щекой к его белобрысой голове.
– Не работник я теперь. Тебе, Василий, придется мать кормить.
– Не бойся, батя, - сурово проговорил Васька.
– Я вас обоих прокормлю, и тебя и мамку...
В землянку вошел мой отец. Рядом с Анисимом Ивановичем он казался еще выше, чем был. Он пригнулся, чтобы не стукнуться головой о низенькую притолоку.
– Ну кому я теперь нужен без ног?
– спрашивал Анисим Иванович у отца.
– Одна дорога - в петлю...
Отец успокаивал его, советовал заняться сапожным ремеслом, говорил о помощи какого-то комитета, обещал купить сапожный инструмент.
На другой день он в самом деле принес домой целую кошелку ножей, колодок, деревянных гвоздей и, не раздеваясь, пошел к Анисиму Ивановичу. Я побежал за ним.
– Ну, Анисим, - сказал отец, входя, - веселись, брат, целую фабрику тебе принес.
Он поставил перед Анисимом Ивановичем кошелку и вынул из кармана пачку старых рублей, похожих на тряпки.
– Вот, ешь, пей и сапоги шей, а на горе наплюй. Если всю жизнь горевать, когда же веселиться?
– Спасибо тебе, Егор, - сказал Анисим Иванович.
– Только ноги вот не купишь...
– Ничего, Анисим, - отец махнул рукой.
– Знаешь, как пословица говорит: «Сам без ног, а смокнет за трех». Ты у нас еще героем будешь. Погоди-ка...
Отец скрылся за дверью, но скоро опять вернулся. Вместе с ним вошел Мося, сапожник с нашей улицы. Что-то пряча за спиной, отец улыбался.
– А я тебе что принес, Анисим...
– Он поставил на пол низенькую, на маленьких колесиках тележку...
– Коня тебе принес. Гляди, какой рысак!
Анисим Иванович засмущался:
– Да что ты, Егор...
– Ладно, ладно, садись!
Анисим Иванович неловко влез на тележку, отец чуть подтолкнул его, и он покатился.
– Ловко ты придумал, Егор, - сказал Анисим Иванович, повеселев, этак и на базар могу съездить, и в лавку.
– Ну вот...
– отец указал на Мосю, - а это я учителя привел. Он тебя своему делу выучит, объяснит, как туфля шьется, как сандаля
Анисим Иванович сказал дрогнувшим голосом:
– Золотой ты человек, Егор. Душа у тебя теплая.
– Будет... Перехвалишь, на один бок кривой стану.
В землянке наступило неловкое молчание. На плите протяжно завыл голубой, с помятым боком чайник. Отец взглянул на нас с Васькой и весело кивнул:
– Чего стоите рты нараспашку? Нате вам на гостинцы, ступайте гулять.
– И отец дал нам новые, пахнущие медью три копейки с царским орлом и рубчиками по краям.
Обнявшись, мы с Васькой выбежали из землянки.
5
На дворе ярко светило солнце. В небесной синеве, сверкая крыльями, кувыркались голуби.
На другой стороне улицы столпились ребята и спорили, кто дальше прыгнет. Илюха гадал, кому прыгать первому. Шлепая то одного, то другого ладонью по груди, он считал:
Цынцы-брынцы, балалайка,
Цынцы-брынцы, заиграй-ка.
Цынцы-брынцы, не хочу.
Цынцы-брынцы, спать хочу.
Цынцы-брынцы, куда едешь?
Цынцы-брынцы, на базар.
Цынцы-брынцы, чего купишь?
Цынцы-брынцы, самовар.
Одноногий чернолицый гречонок Уча прыгнул дальше всех.
– Это не в счет, - горячился Илюха, - ишь хитрый: с костылем и я так прыгну!
Сын конторщика Витька Доктор, прозванный так за свои плюшевые короткие штанишки, перенес палочку-метку дальше и предложил:
– Кто допрыгнет сюда, тот будет царь!
Ни слова не говоря, Васька растолкал ребят, разбежался и прыгнул, да так далеко, что все закричали:
– У-ю-ю!..
– Васька - царь!
Но Васька даже не улыбнулся, кивнул головой, и мы пошли в лавку Мурата покупать гостинцы. В лавке пахло керосином, конфетами, дынями и дегтем. Мы купили на все наши деньги целый кулек вишен, три конфеты и пряник - расписного коня. Мы вышли из лавки счастливые.
На углу улицы печально играла шарманка. Слепой отец Алеши Пупка, босой, в заплатанных штанах, вертел ручку шарманки и хриплым голосом пел:
Судьба играет человеком,
Она изменщица всегда:
То вознесет его высоко,
То бросит в бездну без стыда-а...
Шарманка стояла как инвалид на одной ноге - на палке. Ее облезлые бока отливали перламутром, а низ был отделан бахромой с помпончиками.
Подпевая за стариком, шарманка то свистела по-птичьи, то дудела трубными звуками или начинала тихонько всхлипывать, будто ей самой было жалко человека, которого судьба бросила в бездну без стыда. Красные помпончики чуть покачивались от ветерка, ударялись один о другой, и тогда казалось, будто заунывная, трогающая за душу музыка исходила от них.