Повесть о Светомире царевиче
Шрифт:
«Царь четыреста стрелков против меня поставил, а стрелы их все в воздухе повисли. Но, царь, со страху отвернувшийся, ничего не видел, громко хулил Бога моего и надо мною глумился. Ну, и осерчала одна из стрел, и бросилась ему прямо в глаз. Ослеп царь. И говорю я ему: 'Слушай, жестокосердный царь, завтра, когда отрубишь мне голову, возьми персть от земли, смешай с моею кровию и помаж глаз: станешь вновь зрячим'.
«И сняли мне голову по приказанию того царя. И он взял кровь мою, смешал с землею, помазал глаз, и как выговорил: 'Во имя Христа и Христофора', так сразу и прозрел. И приказал казнить всех, кто станет хулить Христа. А сам крестился».
Подумал Светомир: «Стрелы не поражали святого. Стрела сама пронзила злого
— «А про голову собачию знал ты?», спросил вдруг Христофор.
«Да, Христофор», ответил застыдившись царевич. «Слыхивал я нечто подобное. Да вижу; все сие чистый вздор: лицо у тебя юное и пригожее точно как на иконе у Димитрия Солунского. Вздор бают люди».
Расхохотался Христофор громко и весело: «Вестимо, вздор. А ведь долго меня так обижали, писали даже с песьей головой. Знаешь ли ты как злая молва сия народилася? Людей то песеголовых никогда, нигде и не было. Народ же хананеи еще в Ветхом Завете поминается. В долгих веках перебаили начетчики хананеев в канонеев, выдумали народ такой, небывалый. А язык хананеев они не разумели; за то его охаили, да и (466) нарекли лаем. А слово канис ихнее на свое наречие перевели словом собака. Ну, и стали сказки сказывать про песьи головы людей. Все пустое. А, впрочем, собачьи-то головы еще и вовсе иное означают...»
— «Какой-же ты, невеглас, Христофор? Ты начетчик, да еще и толкователь мудреных слов».
— «Невеглас я», ответил Христофор, «но, видя печаль мою, пришел утешитель и умудрил».
— «Кто пришел?», все боле и боле дивился Светомир.
— «А Рафаил Архангел, тот, который и язык мне дал. Опричь сего ничего тебе сказать не умею, Светомире. Да с тебя и хватит. Поколе прости».
И его не стало.
«Светомире, Светомире!» позвал царевича знаемый, но незнаемо чей, где-то давно слышанный голос. Глядит Светомир и видит: всреть ему идет старичек в скуфейке и в епитрахиле, а лицо у него кроткое и свежее, округлое, и бородка малая, седенькая.
«Отче, Парфение преподобный», ринулся к нему Светомир. Сказал старец: «Поручил тебе ее святой Егорий. Ее и блюди. Стрелоносец ты ныне смиренный. Таковым и пребудь до поры. А она-то, стрела, не токмо тело твое, но и душу твою питает благотворно.
«Готов завсегда народ наш отдать сильнейшему, лучшему все силы свои даже до потери себя, готов возлюбить его до презрения к себе. Но воля такая праведна, и жертва такая угодна лишь тогда, когда ум строгим стражем стоит у врат сердца: как бешеный порыв ветра не вздувает, а рвет паруса, так и душа народная, коли не знает она трезвления и меры, становится в неистовстве своем разрушительной силою и убийственной. Она — точно степь пустая, где непогоды заносят песками безымянные могилы. Подымаются пески, застилают небеса. Помутневший взор уж не умеет различать и узнавать духов. Как Репров народ наш ищет рассильнейшего, и как Репров слепо идет на службу к самому чорту.
«Но в душе народа, по естеству своему христолюбивого, как в душе святого Христофора, плачет Младенец. Слышит душа тот плач и тот зов и, следуя Ему, отдает всю мощь свою и всю свою любовь. А Младенец посылает утешение, спасение — копейцо золотое».
— «Отче преподобный», воскликнул Светомир, «доколе ждать? (467) Молю тебя, скажи не настала ли пора вернуться мне к отцу моему, понести на родину Егорьеву стрелу?»
Ответил старец: «Будет тебе знаменье. В царство твое идти рано» Он благословил
царевича и скрылся. (468)КНИГА ДЕВЯТАЯ
Прошло два года со дня того как Светомир покинул родину, и сказал себе царевич: «Вот уж два лета я на чужбине открытую тайну стрелы разгадываю. Хоть многое я видел и слышал, и разных умений набрался, но ничего не узнал я про нее, чего допреждь не знал, и не стал я мудрее чем был изначала».
И воспомнил он рассказы Иоанна Пресвитера про недоступную Острую Гору, про скит сокрытый Богородицы, где старцы праведные спасаются. «Туда, туда!», решил Светомир. «Там отшельники святые меня вразумят». И сказал он стреле: «Неси меня на Гору Острую, в Девью пустынь, в обитель Матери Божией».
Стояла гора та средь моря-океана далече, и жили во скиту Богородичном иноки, пришедшие из страны Светомировой. Дивилися они как юнота сей без ладьи переплыл воды бурные, без проводников взошел на гору их недоступную.
Ничего не стал сказывать Светомир, просил их о приюте. И приказал старец-игумен принять его с ласкою, ничего не выведовать, и по умолению странного гостя поручил ему виноград готовить для вина причастного.
Проходит однажды игумен в час неурочный мимо виноградника и слышит будто пение вдали раздается. Прислушался: Что это? Ни славословие, ни молитва, ни акафист какой, но песнь незнаемая, да складная. Подошел ближе старец и видит молодого пришельца: весело он пляшет, виноград топчет, поет: (468)
«Пресвятая это место [19] Излюбила искони. Тут мои сгорают дни; Тут завековать мне радость. Каждый вздох — медвяна сладость. На Горе и в сердце — рай. Море дикое, играй! Лейся звонко, ключ нагорный! Кипарис, безмолвствуй, черный! Убирайся, Божий сад, В синекудрый виноград! Иго легкое я, послушник, влачу: Виноградье, красно зеленье, топчу. Свечку яркую Пречистой засвечу, Ко Причастной Чаше гроздий натопчу.»19
См. примечания к стр. 497.
Игумен подошел к певцу. Светомир замолк, увидев святителя. Ему все нравилось в облике отца Анастасия: его прямой, высокий стан, изможденное, тихое и радостное лицо с длинной, книзу заостренной бородой, его глаза, насквозь видящие, да кроткие. Преклонился царевич перед святителем: «Благослови меня, Отче!»
Благословив, ласково спросил игумен: «Как отыскал ты нас, юный? Укрыться от кого ищешь? Али жизни монастырской душа твоя вожделеет, что поешь ты о радости послушника?»
— «Хорошо мне у вас», сказал Светомир, «и остаться хотелось бы здесь; да не знаю, дозволишь ли ты, когда узнаешь про жизнь мою».
Улыбнулся святитель: светлое, открытое лицо Светомира веселило его душу. Он сказал: «Кого Бог позвал, тому не нам воспрещать. Но: много обителей у Бога, и много к обителям тем разных путей.
«Вот поразмысли: когда Чудотворец Мирликийский, великий благочестия столп, меч, пресекающий плевелы прелести, восхотел укрыться в тиши монастыря, он услышал голос: "Николай! Обитель сия — не та нива, на которой ты можешь принести ожидаемый Мною от тебя плод. Уйди отсюда и пойди в мир к людям, чтобы прославилось в тебе Имя Мое'. Понял святой, что то голос Господа, повиновался и пошел служить людям.