Повесть о Светомире царевиче

Серафим ответил сразу: «Камень сей давно уж создан; камень сей есть человек. Бог задумал и создал его свободным. Не хочет, а значит и не может Господь принуждать людей, хотя бы и ко спасению: то было бы нарушением, искажением Промысла Божьего о человеке». (505)

— «Что есть свобода?» оскалился бес. «Свобода есть сила из себя все изводить. Художество это знал ваш Бог, да я. Он — моя другая сторона. Мы с ним — орел и решка. А человек-то было догадался но Бог ваш ревнив, осерчал, тяжело наказал и воспретил творить как Он. А мы, милости просим, всех приглашаем».

Возмутился Серафим, но сказал спокойно: «Ты ничего другого и не умеешь делать окромя как приглашать да приставать. А не угодно тебе припомнить то, что всем известно: гордо оторвался ты от источника света, восхотел стать как Бог. Сперва блистал ты остаточным светом, потом угас, повис темный в пустоте. Тоска тебя охватила и скука нестерпимая; и взалкал ты хоть самой малой жизни».

Надменно возразил бес: «Ради того лишь возжелал, чтобы переманивать к себе тварь».

— «Вот ненароком ты и обмолвился не ложью: из пустоты своей опричь пустоты ничего ты вывести не можешь. Тебе и приходится искать пристанище у твари, и в ней, не тобою созданной, воплощаться. По мольбе твоей тебе было отпущено столько бытия, сколько потребно, чтобы питаться бытием тех, к кому тебе удастся присосаться и кого тебе удастся соблазнить».

— «Соблазняю, переманиваю», ухмылялся дьявол, «и весьма даже удачно — не правда ли? Вы ждите-пождите доколь вас позовут, а вот мы никак не можем жаловаться. Нас приглашают, зовут, ласкают, друг у друга перебивают. Я озабочен лишь тем как бы всюду поспеть. Я вселяю в сердца людей ужас и тоску; они от страха бездны и смерти бросаются ко мне стремглав, и я побеждаю. Мы без разбора принимаем всех. Всех без разбора равняет смерть. А вы-то еще хвастаетесь бессмертием!»

— «Бессмертие», тихо сказал Серафим, «какое бессмертие? Есть ведь и такое, что дается в наказание. Вот друг твой Агасфер, который не захотел укрыть Христа, шедшего на Голгофу, был наказан невозможностью умереть: печальный, он появляется всегда в горестные часы человеческой жизни. Бессмертие Агасфера — ужас; не его мы жаждем. Сам ты давно знаешь, бес: человек не токмо злые, но зачастую и добрые, и святые дела на земле делает; а, делая добро, он ткет живую ткань нового, светлого человека на небесах. Так зачинается плод, и растет тело духовное. Когда умирает человек на земле, он тем самым раздвигает ложесна беременной им небесной Жены и родится в горнем мире».

— «Ты мне сейчас о зерне еще скажешь», зашипел черт. «Знаю я вашу песеньку. Не такую смерть я разумею. Давай говорить без шуток. Смерть — это навсегда, без пробуждений и воскресений. Я беру человека всего, без остатка, без возврата». (506)

— «Не будет брошен человек смерти жадной», воскликнул Серафим. «Он грешник, но грешник священный. Он куплен дорогою ценой. И кровь Спасителя не перестанет литься доколь на земле останется хоть один праведник».

— «Всей крови вашего Христа не достанет, чтобы остановить гниение развратной плоти. Бессмертие принадлежит мне! Оно — ничто как я, как ты, как Бог твой».

Возмутился Серафим: «Ты, бес, побеждаешь лишь там, где нет истинного бытия. Ты умеешь устраивать себе обитель в тех сердцах, где уже находятся тебе подобные, или, где все 'вычищено и выметено' и не находится никто. Соблазняя, ты того, конечно, не желая, жалом своим испытываешь подлинность бытия и крепость изначального обетного 'Да', которое во времена предмирные человек сказал Богу и вспоминает на земле. Бессильно жало твое перед жизнию Духа. А искушать ты волен всех: ведь и Иова Своего, праведника, дал тебе Господь на испытание».

— «Опять свое заладил: Иов, да Иов! Много ли у вас их, Иовов то? А скольких я переманиваю и не счесть, переманиваю, приращиваю. Мы без разбора совокупляемся, размножаемся, делаем то, что вы зовете любовью».

— «Не то мы называем любовью! Как объяснить тебе, бес, какая радость в любви. Для любящего любимый больше, лучше чем он сам. Он жив его жизнью. Он говорит ему: «Ты еси, и лишь потому есмь аз». И в этом упоении, в этом счастье открывается нам Бог. 'Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна в нас.' Не разумеешь ты что я говорю, ибо любви не знаешь».

— «Чего выдумал», всполошился бес. «Знаем ее, еще как знаем! Но сам ты сознался, что любовь есть жертва, томление по бытию чужому. А по нашему это и значит: — отдача, потеря собственного бытия, умаление, уничтожение, бег в ничто. Как угораздило тебя несуразное говорить об нашем неведеньи? Ведь любовь — это мое орудие как и страх; весьма даже надежное орудие. И, смеху достойно, что мы пользуясь любовью, чтобы развращать и губить, поступаем как ваш Саваоф: Он в свое время за любовь, которую вы зовете грехом содомским, два города уничтожил нам на потеху».

— «Молчи, бес. По зловолию и неразумению не различаешь ты столь разное как любовь чистую, святую и греховное, естеству противное совокупление, вожделение, воспаление. В любви есть жертва, но в этой жертве нет печали; она — радость и блаженство несказанное. Лишь, стоящий во гневе испытывает любовь как страдание, и в этом признак ада. 'В любви нет страха, но совершенная (507) любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся совершен в любви.'« [35]

35

1 Иоан. 5, 18.

Ухмыльнулся бес: «Весьма мне было бы поучительно узнать как это вы размножаетесь услугами вашей совершенной любви. Без вожделения и страсти плотской и вам не обойтись. А страсть глухонемая и слепая жадна как смерть. Она — убийца, бросает в ничто. И она — власть моя. Люди совокупляются, а торжествую я!»

Тихо ответил Серафим: «Страсть бывает и страшной и губительной но Господь, когда Он видит благоволение в душах, очищает страстью как огнем священным, и оборачивается она бурею весеннею, после которой все зеленеет и оживает. Но, напрасно говорю я сие тебе закрывшему глаза, уши, а пуще всего сердце. Напрасно стал бы соловей петь глухонемому, напрасно стала бы роза раскрывать перед слепым самоцветные свои лепестки».

Зашушукал черт: «Вполне даже мы вам сочувствуем: совокупляяся, мы таем в смеси — все вместе. Мы — 'легион, ибо нас много'. Люди идут к нам в легион.»

— «Быть вместе», истово воскликнул Серафим, «сие столь радостно, что словами передать не умею. Мы тянемся к человеку любимому как дерево к весеннему солнцу. И чем больше даем мы в любви, тем становимся живее и богаче. Любовь наша друг ко другу истекает из Источника Любви, из любви Отца и Сына к нам. Иисус сказал: 'Да вси едино будут: такоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут'. [36] И бывает чудесно: когда мы в любви единодушно вместе, внезапно делается 'шум с неба как бы от несущегося сильного ветра', [37] и дышит Дух. И чувствуем мы, что живем, и что в нас живет Слово, 'Которое в Начале было'.»

36

Иоан. 17, 21.

37

Деян., 2, 2.

Не угомонялся бес: «Спасать то вас спасали, да не спасли. И Мессия ваш приходил, и Дух дышал и напоминал, а вы по-прежнему, нет, пуще прежнего блудите и грешите. А наш легион растет для окончательной победной битвы».

Ответил Серафим: «Да, ты сказал: вы легион, ибо вас много. Неисчислимы вы как песок морской; но все вы растворились в общей смеси, утратили лицо свое и естество. А те, которые 'ходят во свете подобно как Он во свете, имеют общение друг с другом'.* И над ними вы не имеете власти. К ним Лукавый не может пристать».