Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

…Поезд пришел рано утром. Маша вытащила на перрон свой тяжелый чемодан и увидела Генку. Рядом с ним стояла девушка лет девятнадцати в старомодно сшитом платье, с тревожным, совсем некрасивым лицом.

«Так вот они, „серьезные жизненные затруднения“, — с внезапно вспыхнувшим раздражением подумала Маша. — Что за несносный, странный парень. А она наверняка уже беременна».

— Мама! — крикнул Генка и бросился навстречу. Он обнял Машу и порывисто, совсем по-детски начал целовать ее в глаза, в щеки, гладить по волосам.

— Мама, — повторял он без конца. — Как хорошо, что ты, наконец, приехала. Если бы ты только знала, как вы с отцом нужны мне сейчас.

— Натворил что-нибудь? — шутливо спросила она и невольно покосилась в сторону девушки. Это было мимолетно и совсем незаметно, но Генка увидел:

— Эх, мама, — сказал он грустно. — А ты ведь даже и не познакомилась еще.

— А почему мы стоим? — покраснела Маша. — Представь же меня.

Это «представь» тоже вырвалось невольно. Маша совсем не хотела подчеркнуть разницу между собой и этой простушкой со сложенными на животе руками, но получилось именно так, и Генка густо покраснел.

— Таня, — сказал он. — Иди сюда.

Девушка подошла, не сводя с Маши настороженного взгляда.

— Здравствуйте, — улыбнулась Маша и протянула ей руку. — Меня зовут Мария Ивановна. А вас?

— Таня, — она осторожно дотронулась до руки Маши и сразу же ее отдернула, словно обожглась. — Я пойду, Гена.

Она произнесла «я пойду» не в форме вопроса, а в форме утверждения, и Маша подумала про себя: «А ты, милочка, с характером». И недавнее безотчетно появившееся раздражение вспыхнуло с новой силой.

— Но, Таня, — Генка беспомощно оглянулся на мать, — мы же приготовили стол. Ты же так старалась. Поедем ко мне. К нам. Посидим, поговорим. Обсудим.

— А чего нам обсуждать? — резким, насмешливым голосом спросила Таня. — Мы, чай, не городские, нам лукавить ни к чему. Не поглянулась я твоей матери. И нечего мне с вами ходить. — Она сверкнула на Машу глазами и, вырвав свою руку из Генкиной, зашагала к выходу.

Генка в растерянности бросился за ней, но натолкнулся на изучающий взгляд Маши и понуро, как побитая собака, вернулся обратно.

— Что ж, Гена, — неопределенно сказала Маша, — начало многообещающее.

— Ты ее совсем не знаешь! — крикнул Генка. — Ну почему вы с отцом всегда такие цельные, такие бескомпромиссные? Все-то вы знаете, все-то вам ясно, никаких сомнений. А я вот ищущий человек! Мне совсем ничего не ясно!

— Тогда осмотрись, подумай… И никогда не прикрывай растерянность слабостью, пустыми словами. Куда мы едем?

— Ко мне. Я тут у одной старушки комнату снимаю. С отдельным входом. — Генка взял чемодан, и они зашагали к вокзальной площади. Подошел старенький автобус голубого цвета. Маша и Генка сели у кабины водителя.

Проехали центр города, застроенный по-купечески крепкими, добротными домами из потемневшего от времени кирпича.

— Вот наш райотдел, — показал Генка.

— Как тебе работается? — спросила Маша. — Отец очепь беспокоится о тебе, и я вижу, что не напрасно.

— Да, не напрасно, — с вызовом сказал Генка. — Начальство считает меня хлюпиком и интеллигентом в шляпе. Я шляпу не ношу, но дело не в этом. Конечно, нашей потомственной чекистской семье пережить такое с моей стороны отступничество будет трудно.

— Решил уйти? — коротко бросила Маша и напряглась в ожидании ответа. И в самом деле было очень обидно. Вроде бы все сделали, чтобы Генка вырос убежденным человеком, борцом, а вот — на тебе.

— Решил, — кивнул Генка. — Я не могу сажать людей только потому, что товарищу начальнику нужен процент раскрываемости! Я по каждому делу считаю себя обязанным до сути докопаться, а мне говорят: времени нет! Меня чуть ли не вредителем считают.

— Учись у отца, — пожала плечами Маша. — За двадцать лет совместной жизни я, слава богу, никогда не слыхала от него подобных рассуждений!

— Время было другое, — сказал Генка. — Приехали мы. Пойдем.

Он жил в отдельной половине маленького домика, притаившегося на самой окраине города. Комната была уютная, с низким крашеным потолком, никелированной кроватью, комодом, уставленным фотографиями.

— Как же ты до работы добираешься? — ужаснулась Маша. — Это же страшно далеко!

— Не дальше, чем от Петербургского университета до Песков.

— При чем здесь это? — не поняла Маша.

— Очень просто, — улыбнулся Генка. — Когда Александр Ульянов учился на первом курсе, он каждый день ходил туда и обратно пешком. Крепкий был парень.

Маша молча кивнула. Что ж. Подражать Ульянову не так уж и плохо. Только плохо пока это согласуется у Генки и с работой, и с Таней. Маша обратила внимание, что стол в комнате тщательно накрыт: блестели тарелки, приборы и даже бутылка портвейна. Посредине стола Маша увидела баночку с анчоусами и растроганно взглянула на Генку:

— Спасибо, сынок. Не забыл?

— Ты любишь анчоусы и голубой цвет, — сказал Генка и грустно добавил: — Нехорошо получилось с Таней.

— А ты знаешь, почему я люблю голубой цвет? — перебила Маша. Ей не хотелось сейчас говорить о «проблемах». — Я его оттого люблю, что весной шестнадцатого года к нам в Смольный приехала императрица Александра. На ней была Андреевская голубая лента. Изумительный переливчатый муар.

— Вот этот Смольный и не дает тебе понять Таню, — угрюмо сказал Генка. — Конечно, ты — благородная девица! А она? Простая девушка!

— Не смей так говорить! — рассердилась Маша. — Это неправда!

Увы! Это была чистая правда. И именно потому, что Маша сразу же и честно себе в этом призналась, — ей стало совсем обидно. В самом деле, какая-то провинциальная девчонка не просто претендует на ее сына, а нахально претендует! Смеет не замечать разницы!

«А какой, собственно, разницы? — вдруг подумала Маша. — Кто такой Генка? Сын крестьянина. А кто такой Коля? Тоже крестьянин и сын крестьянина. И зачем она спустя столько лет снова начинает ворошить безвозвратно погребенное прошлое с его портиками, колоннадами, гербами и муаровыми лентами? Глупо. Ах, как все это глупо».

— Ты любишь ее? — спросила Маша.

— Да, — сказал Генка. — Очень люблю.

— Ну и люби, — Маша разворошила ему шевелюру. — Я постараюсь ее понять. И полюбить. И хватит об этом.

— Нет, — Генка покачал головой. — К сожалению, это еще не все. Ее отец тоже против.

— Почему? Чем ты ему не понравился?

— Должностью, — хмуро сообщил Генка. — Он говорит: «Нам в семью легашей не надоть».

— Этого еще не хватало, — ахнула Маша. — Да кто он такой?

— Железнодорожный обходчик. А в прошлом — приказчик.