Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

— Да кому со мной быть в такой час! — Маша разозлилась. — Вы откроете или нет?

Звякнула щеколда, двери открылись. Бандиты выдернули Кузьмина из проема, надели на голову мешок. Кутьков бросился внутрь дома. Остальные, тяжело дыша, мчались за ним. Машу Кутьков не отпускал — тащил за руку. Вошли в комнату. Маша подвела Кутькова к стене, рванула обои. Обнажилась дверца. Кутьков поддел ее финкой, дверца отскочила. В квадратной нише стоял чемодан. Бандиты сгрудились вокруг.

— Всем быть на стрёме, — приказал Кутьков.

Бандиты разошлись, но тут же вернулись. Кутьков не стал спорить — понял, что бесполезно. Деньги — разве удержишь…

Сорвали крышку чемодана. Кто-то не выдержал, вскрикнул: чемодан был битком набит валютой: пачки долларов, фунтов стерлингов, франков. Кутьков запустил обе руки в нутро чемодана и, перебирая пачки, приговаривал:

— Доля моя, честная… Моя, честная доля… Рванем теперь за кордон в лучшем виде.

…В дверях появился Никифоров. Несколько мгновений он разглядывал бандитские спины, потом жестом позвал остальных. В комнату вошел Трепанов, следом за ним Афиноген и остальные сотрудники. Они молча перекрыли окна и двери.

— Делай, как велел, — приказал Кутьков.

— Поздно, — негромко сказал Трепанов. — Бросай оружие, руки вверх!

Упал первый маузер, за ним второй, третий… Кутьков криво улыбался, по его пухлым бабьим щекам катились крупные слезы. Внезапно он взвыл по-волчьи и рванулся к окну. Загремели выстрелы.

— Только живым! — крикнул Трепанов.

Зазвенело стекло — Кутьков вышиб раму и полетел вниз. Коля оттолкнул Трепанова и прыгнул вслед за Кутьковым. Тот уже мчался, прихрамывая, где-то в глубине двора: не знал, что вся территория вокруг надежно перекрыта милицией и ВЧК.

— Стой! — крикнул Коля, на ходу взводя курок кольта.

Кутьков обернулся, выстрелил три раза. Взвизгнули пули: Коля сунул кольт за ремень, злость и обида прибавили сил. Он догнал Кутькова и коротким ударом, с разворота, сбил с ног, вывернул руки, связал ремнем, обыскал. В боковом кармане лежала пачка визиток: «Берендей Кутьков, вор в законе». Коля не выдержал и швырнул визитки Кутькову в лицо.

Подбежали сотрудники опергруппы.

— Как? — спросил Коля, разряжая кутьковский маузер.

— Всех взяли, — сказал Афиноген. — На них, сволочах, пояса матерчатые, прямо на голое тело понадевали! А в карманах — валюта! Слышь, Кутьков, а зачем же ты свою долю Жичигину отдал?

— Больше всех захапал, на себе не смог унести, — сказал Никифоров. — Уведите его.

Кутькова увели. Коля поднял с земли две гильзы от кутьковского маузера, вынул из кармана те, что подобрал раньше. Сравнил. На всех гильзах капсюль был пробит сбоку.

— Ну вот вам и доказательство, — сказал Коля. Он разобрал кутьковский маузер и положил на ладонь боек. Жало было слегка погнуто.

Трепанов с уважением посмотрел на Колю, улыбнулся:

— Честно сказать, не очень я верил в это. Теперь вижу — был неправ. Наверное, надо гильзы собирать. Коллекцию такую сделать. Для сравнения.

Коля вернулся домой. Маша сидела на диване и равнодушно смотрела куда-то в угол. Коля бросился к ней.

— Маша, — сказал он дрогнувшим голосом. — Маша…

Она прижалась к нему — маленькая, несчастная, с опухшими от слез глазами.

— Я все поняла, Коля. Работа навсегда останется для тебя главным в жизни, но я примирюсь с этим, вот увидишь.

На следующее утро Коля и Маша пришли в МУР. Коля нес фанерный чемодан, в руках у Маши был маленький узелок. Поезд в Петроград уходил через два часа.

В дежурке сидел Никифоров. Увидев Машу, он широко улыбнулся:

— Ты, Маша, зла на меня не держи. Человек ты что надо. В общем, считай, что твое предсказание сбылось, и я у тебя попросил прощения.

— Да чего уж там, — махнула рукой Маша. — Я забыла.

— Я вот прочитал: архитектура — застывшая музыка, — сказал Никифоров. — Ты, Николай, прирожденный оперативник. А я в этом деле — просто способный, не больше. Мое призвание — дома строить. И вы, ребята, еще обо мне услышите! Держи, пригодится, — Никифоров протянул Коле маленький браунинг. — Фокус с резинкой помнишь? Ну и бери, не сомневайся.

— Спасибо, — Коля спрятал браунинг во внутренний карман.

Вошел Трепанов, следом за ним — Афиноген.

— Телеграмму получил? — спросил Трепанов. — Отзывают тебя обратно в Питер, а жаль. Лег ты мне на сердце, Коля.

— Я ему еще ночью позвонил, — сказал Афиноген. — Не видите, — они с вещами!

— В самом деле, — грустно сказал Трепанов. — А может, останетесь, братки? Я это дело мигом проверну, а?

— Нет, товарищ начальник, — ответил Коля. — Вы уж извините, но прикипел я к Питеру, не могу без него. Уедем мы. А вас я никогда не забуду!

— Ну так, значит, так, — вздохнул Трепанов. — Звонил лично Петерс. Просил всем, в том числе и вам, Мария Ивановна, передать самую горячую благодарность товарища Дзержинского. Очень крупное дело, братки. И скажем честно, раскрыли мы его благодаря Коле и Маше.

— Раскрыли потому, что все головой работали, — сказал Коля. — Мы с Машей ваши слова на свой счет никак принять не можем.

— Отчего же, — улыбнулась Маша. — Я вполне могу. Ты просто меня не ценишь, дорогой муженек!

Все рассмеялись. Трепанов, Никифоров и Афиноген вышли вслед за Кондратьевыми на улицу. Подъехал старенький автомобиль Трепанова. Коля смущенно сказал:

— Зачем? Мы на трамвае.

Маша села на заднее сиденье, сказала:

— А я с удовольствием прокачусь!

— Наплачешься ты с ней, — усмехнулся Никифоров. — Хорошая она барышня, но что ни говори, — кисея из нее так и прет!

— Ничего, — вздохнул Коля. — Мы псковские, мы справимся.

Автомобиль тронулся. Коля долго смотрел назад — до тех пор, пока трех дорогих ему людей не скрыл поворот улицы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ В ОГНЕ

Мы жили тесной, дружной семьей, мы были спаяны общей опасностью. Мы знали преступный мир и преступный мир знал нас и знал хорошо, что нет ему от нас пощады и ни один из них не уйдет от наших рук…

Из записок генерала Кондратьева

Весной 1922 года в жизни Кондратьевых произошло значительное событие: исполком выделил им комнату в старом доме на Фонтанке, неподалеку от Симеоновского моста. Комната была небольшая, в коммунальной квартире, с тихими, вполне порядочными соседями: Ганушкин вместе с женой Таей работал на Балтийском заводе, Бирюков был холост и служил в Госбанке начальником охраны. С первого же раза все друг другу понравились: Тая подарила Маше выкройку летнего платья, а Бирюков предложил, как он выразился, «поднять бокалы за коммунальную дружбу, совет да любовь». За столом разговорились. Ганушкин сказал: