Повесть об укротителе

— Полегче, доктор!

Похудевшее, осунувшееся лицо Петухова покрылось мелкими бисеринками пота. Пот со лба затекал в орбиты и пощипывал глаза. Молоденькая черноглазая сестра, стоявшая у изголовья раненого, время от времени вытирала тампоном пот с лица Петухова и успокаивала его:

— Потерпите, товарищ сержант, немного. Надо же найти и удалить все осколки…

От железной печки пышет жаром, и Петухову кажется, что и в ноге у него тоже что-то пылает, горит, а дергающаяся боль все нарастает и нарастает. Но еще больше Петухов страдал от мысли, что ему отрежут ногу. «Кем я тогда буду?» — думал он, и эта тревожная мысль жгла его мозг не меньше, чем сама страшная рана.

— Доктор, вы не будете у меня отнимать ногу? — тихо, робко спросил Петухов.

— Пока нет, а там не знаю…

— Спасибо, доктор.

— Рано еще говорить нам спасибо. Эвакуируем вас в армейский госпиталь — там окончательно решат…

Обработав рану и положив на нее тугую повязку, хирург громко сказал:

— Шины!

Петухов подумал: «Ну, если сразу не отрезали, может, и так вылечат…»

Черкасова, как легкораненого, оставили в дивизионном медпункте. Все лицо его было забинтовано, и лишь одни глаза поблескивали в маленькие «оконца» повязки. Прощаясь с Петуховым, он сказал:

— Не волнуйся, Иван Данилович. Вылечат тебе ногу.

— Я тоже так думаю, Петя. Прощай.

— Ну, вот уж и прощай… Мы еще повоюем, товарищ сержант. Теперь я с твоим Трефом буду работать…

Петухова закутали в теплый спальный мешок, как в детский «конверт», и, положив его рядом с другими ранеными в сани-розвальни, повезли по узкой заснеженной дороге. В это время были большие снежные заносы и машины не проходили до медсанбата. На санях, на свежем морозном воздухе, Петухова быстро укачало, опьянило, и он заснул глубоким сном. Потом их где-то перегрузили в крытую брезентом машину, и та покатилась по мягкой широкой дороге, расчищенной грейдером.

Полевой армейский госпиталь размещался в сельской школе и был похож на настоящую больницу — с палатами и койками.

Хирург, невысокий и толстенький, осмотрел Петухова и раздражению проговорил:

— Опять прислали ампутационного… Медсанбаты их спихивают нам, чтоб самим не возиться…

— Им некогда, Сергей Петрович, — сказала старшая медсестра Анна Ивановна, — видите, как наступают наши.

— А нам есть когда? Всякая просрочка в таких случаях чревата осложнениями…

— А нельзя ли, доктор, так лечить, чтоб не отнимать ногу? — робко промолвил Петухов. — Я все перенесу…

— Можно, но вряд ли толк будет. Как бы гангрена… Врач не договорил, но Петухов понял его.

— Пускай, доктор, что угодно будет, только не надо резать. Как же я тогда без ноги буду?..

— А вы чем занимались до войны?

— Был цирковым артистом, доктор, дрессировщиком зверей.

— Да, случай тяжелый, — проговорил уже мягче хирург. — Ну что ж, товарищ сержант, ладно, пока подождем, а там посмотрим. Нам важно прежде всего сохранить вашу жизнь…

Боясь, что врачи могут сделать ему ампутацию, когда он уснет («Дадут чего-нибудь сонного понюхать и отрежут ногу»), Петухов не стал спать. Глаза у него потускнели и ввалились, а обросшее щетиной лицо потемнело.

— Чего вы, Петухов, не спите? — спросила его старшая медсестра.

— Не спится что-то, Анна Ивановна. — Я вам сонных порошков, дам.

— Ну что ж, давайте.

Порошки Петухов взял, спрятал под матрац и принимать не стал. Через несколько дней неравной борьбы со сном Петухов глубоко и надолго заснул.

СПОСОБНЫЙ УЧЕНИК

Ладильщиков подобрал себе в зверинце еще одного медвежонка и двух львиц. Теперь у него стало три львицы, один лев и четыре медведя, но для полного звериного ансамбля не хватало других животных. «Поработаю пока с этими, — думал Ладильщиков, — а потом возьму еще тигра и бегемота…»

Как-то после очередной репетиции, на которой присутствовал Дубняк, Николай Павлович пригласил его к себе на чашку чая. Ладильщикову хотелось поближе познакомиться с этим скромным пареньком, который день ото дня все больше ему нравился.

Сидя за столом и неторопливо попивая чай, Николай Павлович начал разговор:

— В вашей группе, Иван Федорович, звери способные, но все, что вы сейчас показываете зрителям, лишь отдельные разрозненные трюки. Я вижу у вас большую любовь к делу, и надо бы подумать о подготовке целого аттракциона,

— Я уже думал, Николай Павлович, но не знаю, как… Да и разрешит ли главк?

— Давайте вместе подумаем, как это лучше сделать, — сказал Ладильщиков,

Тронутый вниманием знаменитого дрессировщика. Дубняк отставил недопитый стакан и продолжал:

— Еще в детстве у меня появилась думка стать укротителем. Дрессировал я тогда свою собаку, кошку, петуха, кур и даже пытался «учить» корову, но ничего из этого не вышло. Мама сначала журила меня, а потом рукой махнула: «Чего с ним поделаешь!.. И в кого он только такой чудной уродился?!» Подрос я и, окончив семилетку, поступил на работу в зверинец уборщиком-скребником. Стал читать разные книжки о животных и присматриваться к работе цирковых дрессировщиков, которые приезжали в наш город на гастроли. Ну, потом меня в зверинце начальником сделали, завхозом, вот я и начал помаленьку дрессировать Потапа и львиц. Они ко мне здорово привыкли, а Потап, как человек, все понимает. Потом, как стал показывать свои номера и как увидел глаза зрителей, любопытные, с огоньком, так и захотелось мне еще больше чего-нибудь для них сотворить и придумать. Больше всего мне нравится ваш русский стиль, Николай Павлович… Только я хочу работать со зверями без бича и палок.

— Нет, Иван Федорович, — возразил Ладильщиков, — без некоторого устрашения и личной страховки работать со зверями опасно. Они должны чувствовать не только то, что вы их кормилец, но и то, что вы сильнее их. И охрану вам надо усилить: другого пса приобрести. Вам надо хорошенько изучить методику дрессировки, а с главком я сам свяжусь. Думаю, что разрешат.

В тот же день Ладильщиков написал большое письмо в главное управление цирков и вскоре получил телеграфный ответ.

— Ну, Иван Федорович, радуйтесь, — сказал Ладильщиков, протягивая ему телеграмму.

Не веря своим глазам, Дубняк прочел: «Подготовку дрессировщика Дубняка разрешаем вашу личную ответственность тчк средства выделяем тчк».

— Надо завтра же приступать к работе, — сказал Ладильщиков.

— Спасибо, Николай Павлович, Я готов, Я постараюсь, — взволнованна проговорил Дубняк.

Он никак не ожидал, что все так просто и быстро разрешится. «Ведь война еще не кончена, и до меня ли сейчас начальству, — думал он, — значит, дело идет к победе…»

Вместе с Дубняком Ладильщиков написал сценарий будущего аттракциона, в который включили новые номера и ранее подготовленные трюки. В зверинце взяли двух медвежат-пестунов и начали работу. — Прежде всего, — сказал Ладильщиков, — вам, Иван Федорович, нельзя работать только с носовым платком, как это вы делали до сих пор. Рискованно. Звери не домашние животные, и в любой момент с ними возможны опасные столкновения. В клетке надо быть во всеоружии.

В правую руку Дубняк взял бич, а на пол в клетке положили железный трезубец и несколько палок. Около клетки поставили пожарника с брандспойтом в руках. Но с платочком Дубняк все-таки не расстался: он держал его в левой руке. Ведь Потап и львицы-сестрицы уже привыкли к платочку.

С Потапом и львицами дело пошло довольно успешно: они уже были приучены к повиновению и знали кое-какие трюки. Львицы прыгали через барьер и в обруч, ходили по брусу, ложились в «постель» и катались на большом шаре. Потапа нарядили «матрешкой», в платочек и цветной сарафан, и он, огромный, неуклюжий, смешно танцевал с хозяином вальс и кадриль. Начали готовить с ним и борьбу, но Потап не понимал никаких приемов и, грубо наседая на хозяина, прижимал его к земле.