Повести Ангрии
Шрифт:
— Миссис Честер, принесите счет, я уезжаю.
Две недели я не видел ни одного живого существа, кроме хозяйки, ее помощницы и пяти-шести молочников, приходивших утром и вечером с бидонами. Раз, правда, на прогулке в полях я встретил няньку. Перед нею бежали две хорошенькие девочки — маленькие зверюшки в белом, с длинными льняными кудряшками. Я заговорил с ними и протянул обеим ягоды шиповника, которые сорвал с колючей изгороди. Малютки по указанию няньки сделали реверанс, точь-в-точь благовоспитанные юные леди, и одна, указывая большими голубыми глазами на ветку шиповника, с
— Пожалуйста, сорвите мне эту розу.
Покуда я срывал цветок (мне нравится забавлять детей), рядом раздался голос:
— Здравствуйте, мистер Тауншенд.
Голос был женский, очень спокойный и мягкий; обернувшись в изумлении, я узрел говорящую менее чем в ярде от себя: молодую даму величавой наружности, с бледным смугловатым лицом и очень черными волосами, расчесанными на прямой пробор. Глаза у нее были серьезные, глубоко посаженные, черты — миловидные.
Я снял шляпу и поклонился. Передо мною стояла особа куда более высокого ранга, нежели я рассчитывал здесь встретить.
— Прекрасное утро! Ваша милость очень разумно поступили, что вышли погулять, — сказал я.
— Да, — ответила она и, слегка помедлив, продолжила: — Вы остановились где-то в этих краях, мистер Тауншенд?
— Да, мадам, в Хилл-Футе.
— Чудесно! Я буду рада видеть вас у себя в любой день, хотя мой супруг сейчас в городе. Амелия! — обратилась к девочке, которая дергала меня за полу сюртука, чтобы попросить еще розу, — не докучай мистеру Тауншенду. Всего хорошего, сэр.
И, безмятежно кивнув, она поплыла дальше.
— Саммерфилд-Хаус где-то неподалеку? — спросил я няньку.
— Да, сэр. Примерно три мили отсюда по тракту, но всего мили полторы по дорожке через частные владения.
— И графиня часто гуляет вот так запросто?
— Очень часто, сэр, когда в деревне, хотя в городе она страсть какая важная дама и без свиты никуда.
«Это мне известно, — подумал я, — хотя бы потому, что за все время мы не обменялись и двумя словами. Впрочем, у некоторых знатных господ есть привычка менять свое обхождение в зависимости от того, каким воздухом они дышат. Когда графиня Арундел сидит в гостиной дворца Фредерика в Адрианополе, нет женщины более заносчивой и надменной. Здесь, сдается, она позволяет себе убавить спесь».
И я снова взглянул на ее удаляющуюся фигуру. Дорожка вилась, и графиня медленно огибала повороты, склонив голову над книгой. То и дело она поднимала глаза и с улыбкой заботливо смотрела на детей. Раз или два я услышал, как она просит их не бежать так быстро, чтобы не упасть. Боже! Я едва мог признать в ней ту женщину, чей высокий султан покачивается в первых рядах на любом великосветском рауте и чей взгляд в обществе равных словно говорит: «Я принцесса по рождению; не приближайтесь ко мне».
Я не воспользовался приглашением ее милости, поскольку не привычен к обществу Арундела или его графини. Это не мой круг. Она, безусловно, считает меня полусумасшедшим выродком, а для него я и вовсе пустое место. В сколь бы торжественной обстановке я ни встречался с лордом Ричтоном, мы всегда обмениваемся хотя бы взглядом или кивком, однако Шевалье, гарцующий
на белом жеребце бок о бок с монархом, скорее поклонится уличному мальчишке, чем вашему покорному слуге. Учтивый граф начисто лишен писательской жилки; в его глазах я сомнительный человечишка с эксцентричными причудами и между нами не может быть ничего общего. Что ж, мне он столь же безразличен, так что мы квиты.Я только что попросил миссис Честер найти кого-нибудь, кто отнесет мой саквояж в Бекфорд. Она отправила Сьюзен в ближайшую деревню, и как только та вернется с помощником — прощайте, одинокие раздумья! Меня вновь ждет городская жизнь.
Читатель, я завершу этот труд еще одним письмом от сэра Уильяма Перси, которое дожидалось меня на почте в Бекфорде.
«Тауншенд!
Я пишу вам в разгар лихорадочных сборов, ибо отправлюсь куда-то служить Отечеству в официальном качестве. Сейчас вы узнаете, как это случилось.
Я сидел и тихо попивал превосходный шоколад, когда принесли утреннюю почту. Я небрежно глянул на письма, думая с удовольствием дочитать газету, прежде чем знакомиться с их содержимым, которое полагал несущественным, но тут мое внимание привлекла большая красная печать, а всмотревшись пристальнее, я различил государственный герб Ангрии!
„Черт!“ — воскликнул я, переворачивая пакет, чтобы увидеть имя отправителя. Мне предстал странный иероглиф, не похожий на буквы ни одного известного алфавита, и все же я инстинктивно угадал, что он означает „А. Ф. Энара“!
Так сошлось, что завтракал я сегодня в Гернингтон-Холле, где заночевал после вчерашнего приема. Соответственно напротив меня восседал сэр Уилсон Торнтон, занятый поглощением фунта-двух ветчины и полудюжины яиц.
— Знатная погодка дня сенокоса! — произносит генерал, поворачиваясь к открытому окну и устремляя взгляд на свой заросший парк, чьи древние стволы практически не дают увидеть утренний свет или ощутить свежий ветерок, веющий в их допотопных ветвях. Боюсь, что я невежливо оставил без ответа слова хозяина, ибо целиком погрузился в созерцание официального пакета.
— Эхма, — замечает высокообразованный барон, — люблю вороний грай с утречка пораньше.
— Весьма музыкальный звук, сэр, — отвечаю я.
— Я завсегда так говорю! — восклицает генерал, затем, привстав, поднимает раму еще выше и просовывает соломенную голову сквозь розы, дабы без помех наблюдать полет своих любимых утренних певцов над темными елями. Вернувшись к столу, он говорит:
— Что-то Джулия мешкает. Вот ведь блажь — пролеживать себе бока в такое славное утро!
Как раз в это мгновение дверь медленно отворяется и входит миледи в изысканном неглиже, заспанная, встрепанная и в высшей степени обворожительная. Генерал качает головой и придвигает ей стул.
— Что вы, право, Торнтон, — начинает ее милость. — Сейчас только девять.
— На три часа припозднились, мадам, — отвечает сэр Уилсон. — Я с шести на ногах.
— А вот Перси, я уверена, только что спустился, — говорит она.
Я утвердительно киваю и спрашиваю, хорошо ли ее милость почивали.