Повести и рассказы

— Есть. Отец.

— Значит, у отца живете?

Лиза заговорила с нарочной откровенностью:

— Отец давно семью кинул. Я сама живу. Мать у меня фельдшерицей была, она уже с год как умерла. Я все вещи продала и сюда приехала: работы достать думала. Билась-билась, что только не делала, со дня на день перебивалась — и устала вот. Мать говорила: «К отцу не ходи — меня уморил и тебя уморит». Я хоть адрес узнала, а не ходила: боюсь, да и надеялась все — сама выбьюсь. Никому я не нужна, и мне идти некуда.

— Некуда! — воскликнул Йорка Кащеев. — Этакой девушке — и некуда! Ведь интересно жить, честное слово!

— Если есть работа, то интересно, — отвечала Лиза. — А что за охота жить мне, например, если только голод один? Если не к отцу, так иначе как на панель — некуда. Так уж лучше в Фонтанку!

— Некуда! — снова воскликнул Йорка Кащеев. — Некуда! Да… Да…

И сразу вся лень сошла с него. Он, вскочив, заговорил бессвязно:

— Я ростовский грач! Да! Хай им грець, всей этой мелкоте! Давят фасон! Нам, ростовским шарлачам да летчикам, такой фасон не годится. Не из такого материя нас земля-матушка сделала. Да чего там — идемте ко мне вот сейчас же, и…

Он забрал предельную высоту — «потолок», дальше лететь некуда. И грача заменил осторожный летчик, который напрасно не погубит машину.

— Время — зверское, — сказал он, шикаря незнакомыми Лизе словечками, — кренит так, что, чуть зазеваешься, так и пойдешь штопором книзу. Штопор не страшен, да высоты жалко! Жалко низко жить да еще и зря, не за дело погибнуть. Да ничего, я человек крепкий, не согнусь в полете. Поздравляю вас, Лиза, вы приобрели сегодня исключительного товарища, летчика Йорку Кащеева. Он сделает из вас настоящего человека. Идемте сейчас же ко мне.

Лиза выговорилась, и ей уже легче стало и не так страшно.

— Спасибо, — отвечала Лиза, — только я не к вам, я к отцу пойду. Я уж у отца была утром, только дома не застала. Старуха какая-то вышла, не знаю даже кто, и за кого меня приняла — неизвестно, только грубо так: «Чего вам нужно?» А мне и без нее плохо. Теперь уж отец дома, наверное. До свиданья!

Йорка Кащеев усмехнулся: только что в Фонтанку кидалась, а теперь нате, пожалуйста, — благоразумие разводит, дорожится! Впрочем, ему это даже понравилось.

Он спросил:

— Разрешите зайти как-нибудь к вам?

Лиза кивнула утвердительно.

— Тогда валяйте адрес…

Лиза сказала адрес. Йорка Кащеев порылся в карманах, отыскал огрызок карандаша и записал на папиросной коробке адрес, напевая уже опять лениво:

…вышла замуж да за грача,

Али тебе да жалко стало

Да ростовского да трепача?

Потом он отломал кусок картона и протянул Лизе:

— А вот тут записано, где моя кабинка.

— Спасибо!

И Лиза улыбнулась.

— А знаете, я и не думала топиться. С чего вы это взяли? Я просто так наклонилась, чтоб время провести, постоять, пока отец вернется. Хотела дойти до Летнего сада, но устала. Вы простите. Уж очень мне плохо, вот я и пошла с вами.

Смеясь, она простилась с Йоркой Кащеевым, и тот медленно пошел от нее по аллее. Черт ее знает, не то отчаянная, не то благоразумная девица! Во всяком случае, надо поддержать знакомство: хорошенькая. И, честное слово, интересно жить на свете!

Йорка Кащеев весело вышел на улицу, снисходительно — с высоты тысячи метров — оглядывая затихающую вечернюю жизнь.

III

Тетка принесла Чаплину на обед гороховый суп и бифштекс по-деревенски. При этом она сказала:

— Новую себе завел? Можешь не беспокоиться. Днем она тебя не застала — так она заявится вечером, в семь часов. И чего это они шляются к тебе!

— Это рыженькая заходила? — добродушно осведомился Чаплин. — Так она не новая. Она уже второй месяц ко мне ходит.

— Рыженькая! — возмутилась тетка. — Ту дуру уж я, слава богу, знаю. Нет, эта даже совсем не рыженькая!

— Значит, блондинка, — сказал примирительно Чаплин. — Тоже не новая. А больше никого у меня сейчас нет, только две.

— Только две! А вот и третья пришла. И не рыженькая и не блондинка, а черного цвета. И чего это ей нужно у такого урода?

Чаплин иронически улыбнулся:

— Неужели я урод?

— Конечно, уродище, — обозлилась тетка. — Была бы я молодая — ни за что бы к такому не пошла. Уж я лучше взяла бы себе Никиту-грузчика. Тот представительный мужчина и трудится честно.

Чаплин поддержал разговор:

— А не труд разве, что я города на фронте брал?

— Подумаешь, герой выискался! — обрадовалась тетка. — Города брал! А кто, скажите пожалуйста, городов нынче не брал? Этих самых героев тыщи по улицам гуляет! Эти самые герои папиросами нынче по углам торгуют! Брал города! Да кабы не я — где бы покойную жизнь нашел да уют, какие обеды кушал бы? Это я только по доброте сердечной ухаживаю, а он девок к себе таскает, квартиру пачкает. Эх ты! Уж лучше бы молчал, уродище несчастное. Подумаешь — города брал!

— Да, — отвечал Чаплин. — И не вам, старухе, судить, урод я или не урод.

Тетка качала головой:

— Да мне что! Хоть бы и раскрасавец — мне-то с этого какая прибыль? Я не жена, а тетка. А только я врать не люблю. Урод — так урод и есть. И не пойму я, чего это девки шляются.

— Вы скажите, Варвара Петровна, — перебил Чаплин, — какая ж все-таки это девушка приходила?

Но Варвара Петровна молча вышла, хлопнув дверью.

Чаплин, отобедав, стал готовиться к приему неизвестной гостьи: прибрал комнату, вымыл на кухне под краном руки, лицо и даже шею. Долго причесывался у себя в комнате перед висевшим над кроватью зеркальцем. Разглядывал в зеркало свое лицо и бормотал:

— Очень даже сохранилось лицо. Во всяком случае, примечательное лицо. Это она нарочно бранится. Уж я-то бабу знаю!

Под окнами заиграла военная музыка. Чаплин зачесал вихор на затылке, сунул гребешок в боковой карман пиджака и подошел к окну. По улице медленно двигалась похоронная процессия. Музыкантская команда выдувала из духовых инструментов траурный марш Шопена.

«Вот и меня так, — подумал Чаплин. — Помру — музыка будет играть. Хорошо жить на свете!»

На часах в столовой еще не пробило семи, когда тетка, не постучавшись, вошла к Чаплину, сказала резко: