Повести и рассказы

Маленькая Дженни слушала обычно эти домыслы и фантазии индейца, широко раскрыв голубые глаза и задумавшись. О, ведь Орсо никогда не отправлялся в пустыню один, она всегда была с ним, и было им там очень хорошо! Каждый день открывал перед ними что-нибудь новое, они обзавелись там, конечно, целым хозяйством, и, следовательно, надо было хорошенько обо всем подумать.

Так вот и сейчас они сидят вдвоем в полосе солнечного света и разговаривают, вместо того чтобы репетировать новый номер с прыжками. Лошадь стоит на арене и скучает. Маленькая Дженни, прислонившись к плечу Орсо и устремив задумчивый взгляд в пространство, болтает ножками и размышляет о том, как это будет в пустыне, и только изредка задает вопросы, чтобы разузнать все получше.

— А где же там жить? — спрашивает она, поднимая глаза на своего товарища.

— Там полно дубов. Берут топор и строят дом.

— Хорошо,— говорит Дженни,— а пока дом будет строиться?

— Там тепло. Гризли-Киллер говорил, что там всегда очень тепло.

Дженни еще сильнее болтает ножками, словно в знак того, что если там тепло, то ей больше ничего и не нужно. Но немного погодя она снова задумывается. У нее в цирке есть любимая собака, которую зовут «Госпожа Собака», и кот по имени «Господин Кот», и ей хотелось бы разрешить свои сомнения также и относительно их.

— А Госпожа Собака и Господин Кот тоже пойдут с нами?

— Пойдут,— отвечает Орсо и радостно урчит.

— И «добрую книжку» возьмем с собой?

— Конечно! — говорит Орсо и урчит еще громче.

— Хорошо,— щебечет девочка. — Господин Кот будет ловить нам птичек, а Госпожа Собака лаять, если к нам приблизится злой человек; ты будешь моим мужем, я — твоей женой, а они — нашими детьми.

Блаженство Орсо было так велико, что оп замолчал, а Дженни продолжала:

— И господина Гирша не будет, и цирка не будет, и мы никогда ничего не будем делать. Вот и все!.. Или нет,— добавляет она через минуту,— «добрая книжка» говорит, что нужно трудиться. Ну, так я могу иногда проскочить сквозь обруч, сквозь два обруча, сквозь три обруча, сквозь четыре обруча!

Дженни, очевидно, не представляет себе иной работы, кроме прыганья сквозь обручи. Немного погодя она снова спрашивает:

— Орсо, я и правда всегда буду с тобой?

— Ну да, Джи, я же тебя очень люблю.

При этих словах его лицо проясняется и становится почти красивым.

И все же он сам еще не понимает, как любит эту маленькую белокурую головку. Как свирепый дог свою госпожу. На всем свете только ее одну. Конечно, он выглядит рядом с ней словно чудовище, по разве это может быть помехой? Конечно, нет!

— Джи,— говорит он немного погодя,— послушай, что я тебе скажу.

Дженни, которая было привстала, желая взглянуть на лошадь, снова опускается на колени перед Орсо и, чтобы не проронить ни одного слова, упирается локтями в его колени, подпирает подбородок руками и, запрокинув головку, слушает. В это мгновение, на несчастье детей, в цирк входит «маэстро бича» в самом отвратительном расположении духа, потому что репетиция со львом совсем не удалась.

Облезший от старости зверь, который был бы рад, чтобы его навсегда оставили в покое, никак не хотел бросаться на артиста, а под ударами бича забивался в глубь клетки. Директор с отчаянием думал, что если такое миролюбивое настроение продлится у льва до вечера, то номер с бичом может провалиться, так как бить льва, который только отворачивается, не большее искусство, чем есть рака с хвоста. Настроение директора испортилось еще больше, когда негр, продающий билеты на галерку, доложил ему, что кагуиллы, очевидно, уже пропили деньги, вырученные за сбор винограда. Правда, в кассу их является немало, но вместо денег они предлагают за билеты свои одеяла с буквами С.Ш. или же жен, по большей части старых. Отсутствие денег у кагуиллов было немалой потерей для «маэстро бича». Он не мог рассчитывать на полный сбор, если в цирке не будет кагуиллов. Поэтому директор хотел бы в эту минуту на спинах у всех индейцев, вместе взятых, задать с помощью бича концерт на глазах всего Анагейма. В подобном состоянии маэстро вошел в цирк и, заметив лошадь, праздно стоящую около барьера, готов был лопнуть со злости. Куда могли деваться Орсо и Дженни? Прикрыв глаза рукой, чтобы проникающий через купол свет не слепил его, директор всмотрелся в глубь цирка и наконец увидел в яркой полоске света Орсо и стоящую перед ним на коленях Дженни. При виде этой картины он ударил бичом.

— Орсо!

Удар грома, разразившийся над головами детей, ие поразил бы их сильнее. Орсо сорвался с места и устремился вниз по проходу между скамьями с поспешностью животного, бегущего на зов к ногам своего господина; за ним последовала с широко раскрытыми от ужаса глазами маленькая Дженни, натыкаясь по дороге на скамейки. Войдя на цирковую арену, Орсо остановился у барьера, угрюмый и молчаливый. Падающий сверху тусклый свет теперь отчетливо осветил его могучее туловище на коротких ногах.

— Ближе! — хриплым голосом крикнул директор, в то время как конец развернутого бича зловеще извивался по песку арены, словно хвост притаившегося в засаде тигра.

Орсо сделал несколько шагов вперед, и некоторое время оба смотрели друг другу в глаза. У директора был вид настоящего укротителя, который, войдя в клетку, намеревается ударить свирепого зверя и в то же время настороженно следит за ним.

Но все же бешенство берет в нем верх над осторожностью.

Его тонкие ноги в лосинах и высоких сапогах для верховой езды так и подпрыгивают от злости. Впрочем, возможно, что не только безделье детей вызывает в нем гнев. Сверху, стоя между лавками, на них смотрит Дженни, точно серна на двух рысей.

— Подлое отродье! Бездельник! Собака!— шепчет директор.

Бич с быстротой молнии описал круг, засвистел, зашипел и опустился.

Орсо тихо заскулил и подался па шаг вперед, но его остановил второй, потом третий, четвертый, десятый удары. Представление началось, хотя зрителей еще не было. Поднятая рука великого артиста почти не двигалась, вращалась только кисть, точно какая-то машина, насаженная на вал, за каждым оборотом кисти следовало щелканье бича по телу Орсо. Казалось, что бич или, вернее, его жалящий конец заполнил все пространство между атлетом и директором, который, все более возбуждаясь, пришел в экстаз. Маэстро импровизировал. Копчик бича, рассекая воздух, уже два раза оставил на шее атлета багровые полосы, которые вечером придется скрыть под пудрой.

Орсо молчал, но с каждым ударом он подвигался на шаг вперед, а директор отступал назад. Так они обошли всю арену. Постепенно директор начал пятиться с арены, совсем как укротитель из клетки, пока наконец не исчез у входа в конюшню... Совсем как укротитель.

Но, когда он уходил, его взгляд упал на Дженни.

— На коня! — крикнул он. — С тобой я рассчитаюсь после.

Еще не замерли последние слова, как белая юбочка мелькнула в воздухе и Дженни, как обезьянка, в одно мгновение вскочила па спину лошади. Директор исчез за занавесом, а лошадь начала бегать по кругу, изредка ударяя копытами о барьер.

— Гоп! Гоп! — тоненьким голоском покрикивала Дженни. — Гоп! Гоп!

Но это «гоп! гоп!» звучало как рыдание. Лошадь скакала все быстрее, стуча копытами и все больше наклоняясь в стремительном беге. Стоя на седле, с ножками, плотно прижатыми одна к другой, девочка, казалось, едва касалась его кончиками пальцев; ее обнаженные розовые ручки резко взмахивали, удерживая равновесие, волосы и газовая юбочка, откинутые назад движением воздуха, неслись следом за ее легкой фигуркой, делая ее похожей на летящую птицу.