Повести и рассказы

— Ну, как-то ведь надо начинать, — сказал он.

Теперь она посмотрела на него:

— Что начинать?

— Что. Знакомиться.

— А-а… — отворачиваясь, протянула она.

— Я сегодня буду свободен к пяти часам, — сказал Тугунин. — Я в гостинице, вы в гостинице — вечером делать нечего, давайте проведем его вместе.

— Мне есть что, я ведь только сейчас одна, — ответила женщина.

Они уже спустились вниз и пересекали вестибюль, идя к двери.

— Да, действительно, — сказал Тугунин. — Я удивился — такая компания женщин, чем вы тут занимаетесь?

— Гуляем, — вновь пустив короткий, какой-то смущенно-глуповатый смешок, сказала женщина.

Тугунин открыл дверь — одну, вторую, и они вместе вышли на улицу. Дождя не было, асфальт был сух, лишь кое-где черными металлическими заплатами блестели лужи, но дул злой, колючий ветер, нес посеревшие, много раз вымокнувшие и вновь высохшие листья. Из автобуса, стоявшего на дороге под крыльцом, закричали в открытую переднюю дверь:

— Юля! Совесть у тебя есть? Так и ВДНХ закроют!

«А, она с делегацией на ВДНХ. Или по путевке», — догадался Тугунин.

— Скажите мне, Юля, в каком вы, во всяком случае, номере? — спросил он.

— В пятьсот пятнадцатом, — сказала она, взялась за поручень, ступила на ступеньку и оттуда уже, обернувшись, помахала ему прижатой к плечу рукой, как крылышком: — Пока.

И было что-то в ее лице: в ее высоко вздернутых острых скулах, раскосых глазах — во всем покойно-веселом выражении его что-то такое, от чего Тугунина опять будто охлестнуло горячей волной.

«Ч-черт!..» — подумал он непонятно к чему.

2

В министерстве Тугунину был на сегодня назначен прием у заместителя начальника главка. Назначено было на десять тридцать, но ни в одиннадцать, ни в двенадцать, ни в час заместитель не принял. Тугунин бесцельно болтался по коридору, сидел на стуле у вделанного в стену шкафа одного из отделов, время от времени то тому, то другому работнику отдела требовалось взять какую-нибудь папку из шкафа, и Тугунину каждый раз приходилось вскакивать, извиняться, пропускать и ждать, когда снова можно будет сесть.

За что он еще ненавидел командировки — за ту постоянную униженность, в которой находился в них. Всем было не до ходока из провинции, у всех горели свои, за которые они несли личную ответственность, дела, все пытались отделаться побыстрее, перебросить вопрос кому-нибудь другому, выходило так, что все, чем занимаешься ты, — это что-то мелкое, незначительное и вообще даже ненужное, а необходимое, существенное, государственно важное — у них, и стыдно же отнимать у людей силы и время.

В половине второго, как сообщила позвонившая начальнику отдела секретарша, заместитель начальника главка ушел на обед. Это означало, что Тугунин и начальник отдела, вместе с которым Тугунину предстояло идти на прием, могут воспользоваться обеденной паузой заместителя и тоже пообедать.

Вызвали Тугунина около трех. Прием длился десять минут: заместитель сразу же сказал: «Нет!» — нет средств, тогда Тугунин стал объяснять, откуда их можно взять, приговаривая при этом, что он-то личной выгоды не имеет никакой, все лишь в интересах производства, начальник отдела поддакнул, что да, материалы в отделе изучены, отдел поддерживает, все резонно, заместитель, не дослушав, вновь сказал «нет», Тугунин пошел по второму кругу — результат был тот же, и лишь после третьего заместитель, глянув на начальника отдела, спросил:

— Докладная с заключением у вас? Ну дайте, я сам погляжу. Такое дело с бухты-барахты решать нельзя.

— Все должно быть тип-топ, — похлопал Тугунина по плечу начальник отдела в коридоре.

Тугунин зашел вместе с ним в комнату отдела, взял портфель, распрощался и пошел к лифту — спускаться в гардероб. Дел у него больше никаких не было, ждать теперь только решения заместителя.

В лифте, стремительно летя вниз, он посмотрел на часы — стрелки показывали начало четвертого. Говоря утром той женщине в гостинице, что освобождается к пяти часам, Тугунин думал, что может быть не принят нынче и вообще.

На улице дул все тот же утренний злой ветер, проспект Калинина, забитый людьми в хорошую погоду до тесноты, просматривался насквозь.

Тугунин перешел по подземному переходу на другую сторону, побродил по отделам Дома книги, ничего не купив, потолкался в магазине «Мелодия», уйдя пустым и оттуда, дошел до парфюмерного магазина «Сирень» — никаких французских духов не было. Были арабские, по десять рублей, но их Тугунин взять не решился.

Он пошел обратно к бульварному кольцу, на почту. Теперь ветер дул навстречу, выбивал слезы из глаз. Автоматической связи со Свердловском на почте не имелось, следовало заказывать и ждать, и Тугунин порадовался этому. Ему хотелось как можно побольше убить времени, чтобы как можно скорее дотянуть до ночи, а там спать — и уж следующий день; и кроме того, оттягивалась пора, когда снова нужно будет выйти на улицу.

— …Ну неужели же нигде нет? — вновь спросила мать. В голосе ее Тугунину послышался упрек. — Сережик, может, ты не очень ходил, может, еще походишь — так нужно…

— Ну, не знаю, ну где еще смотреть, я во всех центральных магазинах за эти дни побывал, — раздражаясь, сказал Тугунин.

Мать в трубке помолчала.

— Так, понимаешь, нужно… — просительно вздохнула она затем.

Тугунин взорвался.

— Слушай, у меня сейчас кончатся минуты, а ты все вздыхаешь да объясняешь мне, как тебе нужно. Я спрашиваю — арабские покупать?

— Покупай, — безнадежно вздохнула мать — Хотя…

— Что — хотя?!

— Ничего, — быстро сказала мать. — Покупай. — И спросила: — Почему ты так груб?

Теперь голос у нее был несчастный.

— Извини, — нехотя пробормотал Тугунин.

— Это ведь не для меня. Для себя я бы не стала тебя так тревожить.

— Да, да… — вновь пробормотал Тугунин.

Духи нужны были дочери материного мужа — подарить какой-то врачихе, а раз они нужны были его дочери, то он делал из матери фарш, заставляя ее добывать их.

— Ну все, больше ты ничего не хочешь сказать мне? — спросила мать укрепившимся деревянным голосом.

— Но ее же не устроят арабские? — хмуро сказал Тугунин.

— Нет.

— Так что же ты тогда?

— Ну так ты же говоришь, что нигде нет, специально звонишь…

— Кончается ваше время, — вмешалась механическим голосом телефонистка.

— Ладно, я похожу еще, — сказал Тугунин. — Пока.

Он положил трубку и вышел из кабины.

Ему было стыдно. Звонок был абсолютно бессмыслен — духи нужны только французские, он это знал с самого начала. Просто он уже заранее, еще до разговора, был раздражен. Для того и позвонил, если разобраться, чтобы выплеснуть это свое раздражение. И все оттого, что просьба матери. Будто она виновата перед ним, что он появился на свет божий, и должна теперь всей своей жизнью искупать свою вину бесконечной материнской заботой о нем, он же ответно на всякую ее просьбу об обратной заботе отозваться укором за ту ее вину…