Повести и рассказы

Она так говорила, такая неистовость, такая сила была в ее голосе, что Яблокова вновь прошибло ознобом.

— «Нас», «нам», «мы», — сказал он, попытавшись засмеяться, и услышал, какой нервный вышел смешок. — Кто это — «мы»-то? Тоже, вижу, не очень тебе пофартило в жизни.

— Дуришь, Сашка, ох, дуришь… — покачала головой Сусанна. — Не пофартило? — Считай, не пофартило. Я, милый, ты мой, хлебанула — тебе такого не снилось. Полгода под следствием прожила. Веселенькая жизнь? В тюрьму не попала, да магазин мне теперь никто не даст. А не хуже других, нет, просто верхним товарищам на ком-то принципиальность проявить нужно было. Пало на меня. Злюсь я, что на меня? Злюсь. Ненавижу их, которым пофартило? Ненавижу. И буду ненавидеть — мой кусок едят. Почему им с маслом, а мне всухомятку? Ты, — потянулась она к нему через стол, взяла его руку в свои и легонько провела несколько раз ладонью по волосам на запястье, — ты пятый, которого я нашла. И баб у меня семь человек уже, и все ищут.

— Вынюхивают! — повел Яблоков из стороны в сторону носом. «Рехнутая, точно рехнутая!..» — опасливо стучало в голове сквозь продиравший озноб, и не было уже в нем никакого желания вновь оказаться с нею в постели и чтобы она шептала ему запаленно: «Волосатый, ой, какой волосатый!» — одно только осталось сейчас желание: избавиться от нее.

— Зря ты смеешься, Сашка, — сказала Сусанна, отпуская его руку, и выпрямилась, взяла из вазочки с мороженым ложку, отделила от белого, облитого красным клюквенным вареньем шарика небольшой кусочек и аккуратно отправила в рот. — Так и будешь, милый ты мой, всю жизнь свой кусок всухомятку грызть… — Она доела шарик, занес-та было ложку над другим и раздумала, бросила ложку обратно в вазочку. Достала из сумки, висевшей на спинке стула, перчатки, натянула их на руки и встала. — Дождись, расплатись, — сказала она и пошла к лестнице.

Яблоков сидел и слушал спиной постук ее каблуков вниз. Вот они сошли с лестницы, удаляются, исчезли — ушла к раздевалке, вот появились вновь… Он не выдержал, привстал, дотянулся до перил и глянул вниз. Сусанна в своем черном, поблескивающем, туго перехваченном в талии кожаном пальто как раз выходила из зальца в коридор, — увидел ее, и она исчезла, и затем, через мгновение, — тягуче-мягкий всхлоп входной двери.

Яблоков облегченно и обессиленно опустился на свое место. Легко отделался. Пронесло. Могло быть и хуже. Рехнутая, самая настоящая рехнутая!.. Свяжись с такой… Пронесло.

4

Перед Майскими грянула вдруг жара, и жуткая для этой поры, несусветная какая-то жара: под тридцать. Враз полезла, поперла зелень, деревья в один день окурились зеленым дымком — все вокруг так и полыхнуло зеленым пламенем, радуя, освежая, лаская глаз, но сама жара что-то тяжела была, тяжела — никогда прежде так плохо не переносил ее. Да просто не замечал прежде. А тут, в одной тенниске на голом теле и джинсах — а будто в шубе, обливаешься потом и язык наружу, как у собаки.

В докладе на предмайском собрании председатель общества уделил Яблокову целую минуту. Дела у Яблокова были нынче отменные. Старшие мальчики, которых он вел, на весенних соревнованиях заняли второе место, средние девочки, тоже его, — вообще первое, а младшие девочки — третье. В общем, все призовые места имелись. У Афони, у того нынче вышел сплошной провал, фамилии его председатель не назвал, но бесфамильно, так сказать, отметил: «не мешало бы…» Афоня сидел рядом посмурневший, посеревший и сжимал-разжимал кулаки.

Яблоков после собрания решился, подошел к председателю — была не была, железо куют, пока горячо, — заговорил, поблагодарил и стал о том, что хорошо бы ему и дальше опекать этих старших мальчиков, когда они пойдут выше, ну, тех из них, кто пойдет, председатель дал выговориться, молчаливо, одобрительно кивая, как соглашаясь, потом положил руку на плечо и таким же одобрительным тоном сказал с одобрительной улыбкой:

— Все будет нормально, Александр Федорович, не беспокойтесь. Ребята в хорошие руки попадут, не испортят их. Аверкиев тот же, знаете ведь его, вместе играли. Так что не беспокойтесь.

Будто не понял ничего!..

Афоня ждал в коридоре у выхода. Поехали в центр, зашли в шашлычную, сели там, взяли по шашлыку, сидели, разговаривали, жаловались друг другу.

— Ну, как по голове тебя тюкают, как по голове! — ударяя кулаком о кулак, говорил Яблоков. — Только попытаешься, хочешь только высунуться — тут же тебя по голове!..

— Нет, все, я уже плюнул, — глядел на него, прикладывался к стакану с «Боржоми» пил, глоток за глотком, Афоня. — Уж как вышло. Пирог один, едоков много, кто уж какой кусок себе захватил…

— Нет, как по голове!.. — послушав его, ударял кулаком о кулак Яблоков.

Но была радость в его жизни — эта студенточка из педагогического. Он вспоминал ее, и мысль о ней смягчала в нем темную, черную горечь от разговора с председателем. Прелестная девчонка, прелестная, что ни говори!..

Как раз нынче вечером она должна была приехать к нему, и ушел из шашлычной, не дождавшись кофе, оставив Афоню расплачиваться, — пора было уходить, чтобы вовремя оказаться дома, чтобы не опоздать к ее приходу, черт побери, думалось Яблокову, когда несся в такси домой, оказывается, дорожит ею!..

А ведь женюсь, понял он, поднимаясь уже в лифте на свой этаж. Женюсь, и нечего больше тянуть, после Майских прямо надо будет пойти подавать заявление. Тем более что и некуда больше тянуть: госэкзамены у нее совсем на носу, два месяца — и укатит куда-нибудь в Тмутаракань…

Студенточка, однако, не пришла. Зашторил окно для полумрака, зажег свечу в кованом настенном подсвечнике, включил на негромкий звук стерео, чтобы лилась, разливалась, как бы из самого воздуха возникая, музыка, стол накрыл, — она все не появлялась. Случалось, она запаздывала, и на полчаса, и на час даже — ну, на то и женщина, — но всегда, в конце концов, приходила, а тут уж и два часа минуло, уже и по-настоящему стало сумеречно в комнате, без всяких штор, а ее все не было.

Яблоков затушил свечи, выключил проигрыватель, спустился на улицу и снова стал ловить такси.

Именно сегодня, именно сегодня, крутилась в голове мысль, когда снова несся в такси, только солнце уже зашло и начал гаснуть закат. Именно сегодня, именно сегодня!..

Он не сразу сообразил, почему повторяет и повторяет про себя эту фразу, наконец до него дошло: именно сегодня, когда он решил: надо жениться!

В общежитии, на вахте внизу его не пропустили. Вахтерша пообещала вызвать через других студенток, еще сновавших вверх-вниз, и действительно, то одной студентке, то другой наказывала постучаться в такую-то комнату, сказать, что ждут, четверо студенток шли прямо на ее этаж, точно уж должны были стукнуться, — прошло полчаса, она не объявлялась.

— Ну, нет, значит, — сказала вахтерша.

Яблоков почувствовал: если сейчас не пропустит, он возьмет вахтершу, скрутит в бараний рог, засунет в ящик стола, за которым она сидит, и полетит наверх через пять ступеней.

— У себя она, я знаю, — сказал он, удерживаясь из последних уже сил.

— А, иди, сходи, — смилостивилась вахтерша. — Эти фуфалки бегают, и не постучались, поди, никто.

Дверь в комнату открыла сама она. Была в халате, с заплетенными уже на ночь в косу волосами, — вовсе и не думала она спускаться, не собиралась никуда.