Повести и рассказы

И до меня наконец дошло: эту встречу подстроил Илья…

На следующий день за обедом в посольстве я время от времени поглядывал в его сторону — Лазарев на этот раз оказался поодаль от меня, он разговаривал по-испански с гостями из мексиканского правительства, примеряя огромное сомбреро, хлопая их, как и они его, по спине. Илья выглядел веселым, занятым, мы долго не встречались глазами, но вот он поймал мой взгляд и еле заметно подмигнул. И дернул щеткой усов и сверкнул зубом, но зуб у него был уже не золотой (золотой зуб смотрится ныне пошловато), а белый, фарфоровый.

Но почему же он не бежит на Запад? Здесь это просто. Он же так хотел… Что изменилось, мне этого уже не понять…

А надо мной он, собственно, и не подшутил — просто напомнил о себе, показал класс.

ВОЛЧЬЯ ПАСТЬ

1

Станислав Иванович договорился с женой Мариной вечером пойти послушать орган, католики разрешили заезжему музыканту дать светский концерт в своем замечательном костеле. Но уже в конце рабочего дня в институт физики позвонили из приемной губернатора: Ивкин срочно созывает «тайный совет». Пришлось разыскивать по телефону жену, в ординаторской ее не оказалось, через одну из медсестер Станислав Иванович попросил передать, что музыка отменяется.

Губернатор зачастил, договаривались собираться раз в месяц, со времени последней встречи прошла всего неделя, и опять! Поездка в Москву оказалась неудачной? По слухам, он вчера вернулся оттуда взбешенный. Впрочем, чего можно ожидать ныне в столице (как он обычно острил) не под рубиновыми звездами — они уже погасли — а под красными носами старых цекистов, снова оккупировавших правительство… Видимо, не вышло у Ивкина с ними разговора.

На прошлом Совете обсуждали именно его предстоящую поездку в Москву. Обсуждали без журналистской братии, этих ныне многочисленных, тоскующих от безделья соглядатаев, которые требуют гласности в каждую минуту губернаторской жизни. Вопрос был один — и вопрос тяжелый, как топор: поддержать стачку угольщиков, чтобы центр, наконец, понял: из-за высоких тарифов местный уголь везти дальше тысячи двухсот километров невыгодно? Дальнему востоку дешевле в Японии брать за доллары, не говоря о сибирском западе — уральских заводах — к ним ближе Ростов… Или все же выплатить зарплату шахтерам из своего котла, обобрав тех же учителей и врачей? Ведь на носу зима: если угля разрезы не дадут, область замерзнет… После трехчасовых дебатов уговорились: зарплату угольщикам выдать наполовину, а Москве предъявить претензии на все сто процентов, подключив прессу. Ивкин человек мягкий, интеллигентный, не любит шума, но выхода не было. Мрачно перекрестившись (разумеется, в шутку), он буркнул своим помощникам: идите к папарацци, бейте в колокола! Пора с железной дорогой что-то решать. Обзваниваем участников «Сибирского соглашения», показываем зубы, пусть и не такие длинные и острые, как у владык «естественных монополий», половина из которых как раз и сидит наверху и, конечно, сами с себя никогда не снимут золотой пиджак.

«Может быть, журналисты перестарались — и опять пополз веселый слух об отколе Сибири от России? Что могло случиться за неделю?» — раздумывал Станислав Иванович Колесов, входя в приемную губернатора, где уже сидели рядком в ожидании члены Совета. А он-то, Станислав Иванович, возмечтал (если выгорит с Москвой) выцыганить для своих ученых у губернатора хоть полмиллиона дополнительно — иначе фундаментальная наука окончательно вся перекочует в США, Канаду и даже в Бразилию.

— Здрас-сьте! — здоровался он с коллегами, как бы весело улыбаясь. Здрассьте!.. — Эта защитная его улыбка, вымученная в детстве, перескочила и во взрослую жизнь Колесова, утвердилась и не однажды спасала его, особенно в годы «застолья», когда власти не любили печальных руководителей даже в сфере науки — весьма подозрительными казались подобные люди. Впрочем, как убеждался Колесов, его машинальная улыбка ныне хотя бы радовала людей, а некоторых приятно интриговала. Вот вскинулся со стула навстречу бледный от волнения местный писатель Титенко, приятель губернатора.

— Вы уже знаете, в чем дело? — он кусал губы и вскидывал глаза на люстру, зажженную среди бела дня. Но что ему мог ответить Станислав Иванович. Он-то думал: писатель осведомлен.

Поднялся и встал рядом, пыхтя, румяный, как увеличенный ребенок, Бабкин, директор пригородного птицесовхоза «Клич Ильича» (или как шутили в народе — «Крылышки Ильича»), знаменитый в местных кругах певец-тенор — у него в селе до сих пор старухи пляшут и поют(как говорят злые языки — на многих улицах выросли мужики, весьма похожие на директора).

Возле окна, спиной к свету, с кулаками в карманах брюк, как у революционного поэта Маяковского, замер, гордо вскинув высоколобую голову, директор военного завода Сидоров, бывший противник нынешнего губернатора на выборах, член одной из самых красных партий. Станиславу Ивановичу он сухо кивнул.

— А, вот и ученые, в ступе толченые… — сострил, привставая и вытягивая узкую влажную ладонь еще один «тайный советник» — руководитель крупного банка Малинин. У нег сын учился в Лондоне.

— Здрас-сьте, здрасьте, — продолжал вдохновенно здороваться Станислав Иванович. — Кто знает, какая тема?

Угрюмый генерал УВД Катраев — он стоял возле телефона с трубкой — поднял и опустил плечо с блеснувшим погоном.

Помолчали.

Наконец, из кабинета губернатора степенно вышли двое гостей, явно иностранцы, — дама с надменным личиком и высокий господин с белыми, красивыми, большими зубами, которые он продемонстрировал сразу же, как увидел улыбку Станислава Ивановича.

Как только гости, распространяя запах дезодорантов, скрылись в коридоре, секретарша тихо разрешила:

— Проходите. Андрей Николаевич вас ждет.

И Андрей Николаевич Ивкин их ждал — он стоял посреди кабинета взлохмаченный, несколько растерянный, справа и слева от него на пол падали из окна желтые знамена света. Кивком пригласил всех за длинный стол для заседаний, исподлобья оглядел:

— Так. ФСБ сегодня не будет, в командировке. Законодательное собрание мы известим… К делу.

Андрей Николаевич говорил как бы уверенно, нажимая на «р», как делают все бывшие комсомольские работники, хотя сам никогда в комсомоле не работал, но манеру перенял. Станислав Иванович уже знал эти его уловки — губернатор говорить-то говорит, но про себя не избрал решения, потому что слишком быстро и не во время свалилась на него новость. Месяца два назад Ивкин был в США, в составе правительственной делегации, и там некие господа между делом спросили у него, не будет ли он возражать, если отныне будет несколько упрощена процедура усыновления американскими состоятельными, весьма благородными семьями сибирских сирот. «Мы готовы брать, — сказали они, — и даже в первую очередь — детишек, болеющих такими болезнями, какие у вас не излечиваются.»

Может быть, эта их великодушная фраза и заставила губернатора радостно кивнуть. В самом деле, пусть уж лучше несчастные дети с церебральным параличом или туберкулезом, вместо того, чтобы расти никому не нужными калеками в нищей России, вылечатся и живут где хотят.

— Так вот, первая семья уже прилетела… уверенная, что мы решим все быстро… Просят показать детский приют, где они могли бы выбрать себе ребенка. — Губернатор потер пальцем лоб и, по старой привычке, как бы погрыз ноготь. В сочетании с седеющими лохмами это выглядело явным признаком, что он растерян. — Дело в том, что с ними приехала еще и целая группа от Си-Эн-Эн. Будут снимать. Нам, конечно, это все равно… Но мы сейчас должны решить главное — даем согласие на убыстренное усыновление или нет? У них рекомендательная бумага от их губернатора, подтверждающая, так сказать, их достойный образ жизни. Если даем согласие, то каких именно детей предложим?

Он чего-то не договаривал. Скорее всего потому, что здесь, на совете, сидел, как всегда, надутый, несколько в стороне (так отсаживается от стола сытый человек, которого уже раздражает пустая посуда, нечистые вилки) Иван Иванович Сидоров, которого губернатор сразу же после победы на выборах зачем-то пригласил в круг советников — конечно же, пригласил из легкомыслия, из интеллигентского желания, чтобы никто не упрекнул его в нелюбви к демократии. Вот все сейчас и повернули головы, молча глядя на чужого человека. Иван Иванович прищурился, закаменел лицом. За ним как бы маячили в дымке современные митингующие массы, разгибался легендарный рабочий, выломав из мостовой булыжник — орудие пролетариата. Сидоров (кстати сказать, своей фамилией он чрезвычайно гордился!) потянул шумно воздух носом, сейчас ляпнет какую-нибудь феноменальную глупость.

— Значит, раздаем… генофонд?

И тут, надо сказать, очень быстро и остроумно его перебил директор совхоза, сам тоже убежденный коммунист, но из другой ныне партии.

— Граммофон?

— Какой граммофон?! — сверкнул желтыми глазами Сидоров, еще далее отодвигаясь от стола. — Генофонд! Будущее нации!

Никто не улыбнулся. Если честно говорить, ведь и это правда — насчет будущего нации. За прошлый год Россия отдала тысячи полторы детишек в страны Запада. И кто знает, не ушел ли вместе с ними будущий Эйнштейн или Королев.