Повести и рассказы

— Даже если вы и не станете петь, мы все равно будем вам рады! — добавила, улыбаясь, ее стройная подруга.

— К чему такие церемонии! — Ма Чанчунь был очень тронут и сразу повеселел. Взмахнув пухлой рукой, он сказал: — Если вы хотите услышать, как я пою, вы только скажите мне: «Старина Ма, иди к нам, спой!» И я тут же приду!

Девушки радостно рассмеялись и почтительно распахнули перед Ма Чанчунем двери.

— Браток, ты тоже приходи! — обратился певец к Чан Мину. — Я только что слышал от служащих гостиницы, что ты завтра уезжаешь. Я хочу спеть тебе на прощание, ты послушаешь, как я пою, и поймешь, кто я такой…

Чан Мину тоже очень хотелось послушать его пение, и он с радостью пошел вместе с ним. В коридоре старина Ма неожиданно остановился и сказал:

— Браток, я хочу тебя попросить об одной услуге. Купи мне, пожалуйста, снотворного. Я сегодня разволновался — ночью наверняка не усну. Аптека отсюда метрах в пятидесяти по правой стороне улицы. Как бы она не закрылась.

— Ладно, — ответил Чан Мин.

Ма Чанчунь вынул деньги, Чан Мин хотел было вежливо отказаться, и тогда Ма Чанчунь насильно засунул их в карман Чан Мину.

— Пожалуйста, иди побыстрей и тут же возвращайся! Певец не должен ждать, когда его попросит публика, он должен сам предлагать себя публике! Ну ладно, увидимся!

Когда Чан Мин выбежал на улицу, он услыхал наверху стук шагов, веселый смех девушек и звонкий голос Ма Чанчуня.

— Так вы едете в Пекин?! — говорил он. — Хорошо, я сначала спою для вас «Песню о Пекине»…

Маленькая аптека уже закрылась, и Чан Мин осведомился у прохожего, где еще можно купить лекарство. Тот посоветовал Чан Мину обратиться в больницу.

— У нас есть две большие больницы, — пояснил он. — Одна относится к аймаку, другая к уезду. Первая больница совсем недалеко отсюда. Перед ней горят такие большие фонари! Сверните на запад, пройдите два квартала и как раз на нее выйдете.

Чан Мин разыскал больницу. Это было белое здание с плоской крышей, отчетливо видневшееся в вечернем сумраке. Из двух молочного цвета фонарей, висевших у входа, лился мягкий свет. Вокруг не было ни души.

Он подошел к входным дверям и увидел, что на стене под фонарем висит благодарность, написанная на красной бумаге.

Он рассеянно скользнул по ней глазами и хотел уже войти в дверь, как вдруг вздрогнул и остановился. Заголовок на объявлении гласил: «Сердечно благодарим нашу спасительницу товарища Бай Хуэй». Далее говорилось: не так давно пастух Булунь (тот, кто написал благодарность) упал с лошади, и одна его нога попала под проезжавший мимо трактор. Он потерял много крови и был уже при смерти. Тракторист привез его в больницу для переливания крови. Из дежуривших в то время служащих больницы нужная группа крови была только у босоногого [3] врача Бай Хуэй. Она отдала Булуню 200 граммов крови, но этого оказалось недостаточно. Говорилось, что Бай Хуэй была девушкой хрупкой и слабой. Но в этот критический для пастуха час она решила отдать еще 100 граммов. Булунь был спасен…

3

Так называли врачей, не имевших медицинского образования и окончивших лишь краткосрочные курсы в 60—70-х годах.

«Бай Хуэй! Неужели она? — подумал Чан Мин, но тут же отверг свою догадку: — Нет, не похоже. Иероглиф, обозначающий ее имя, пишется немного по-другому, хотя звучит так же. Это не она!» Он толкнул дверь и вошел в приемный покой.

В приемной сидела врач-монголка, лет сорока с лишним. Узнав, что Чан Мин пришел в больницу только для того, чтобы купить снотворное, она улыбнулась и выписала для него рецепт.

— Получите в окошке в конце коридора. Записи не требуется, — сказала она.

Чан Мин поблагодарил и пошел в конец коридора, протянул в полукруглое стеклянное окошко рецепт и спросил:

— Сколько с меня?

В окошке он увидел, что за столом сидела служащая больницы в белом халате, белой шапочке и широкой марлевой повязке. Она читала газету, видимо, это была медицинская сестра. Не поднимая головы, она протянула руку, привычным движением взяла рецепт и положила перед собой. Вдруг глаза ее широко раскрылись, длинные ресницы затрепетали, и она резко подняла голову.

Чан Мин просто поверить не мог: очень знакомые глаза на белом-белом лице, закрытом марлевой повязкой, округлились и с изумлением глядели на него. Это была Бай Хуэй! От неожиданности оба остолбенели.

В следующий миг Чан Мин резко повернулся и пошел прочь от окна. Уже у входных дверей он услышал звук догонявших его шагов, с силой распахнул стеклянную дверь, вышел на улицу, спустился на две ступеньки, и тут за его спиной раздался ее голос.

— Чан Мин, подожди… — попросила она.

Чан Мин замер, но не обернулся и видел только четко вырисовывающуюся у его ног тень Бай Хуэй.

— Как ты живешь? — спросила Бай Хуэй. Она стояла на крыльце, сложив руки на груди.

— Нормально. — Голос Чан Мина был холоден.

— Ты зачем сюда приехал?

— По делам.

— Ты… ты где живешь?

— Я скоро уезжаю!

Воцарилась тишина. Мучительная, напряженная, страшная тишина. Бай Хуэй увидела, что правая нога Чан Мина опустилась на ступеньку ниже, и она, словно стараясь удержать оборвавшуюся нить, сделала два шага вслед за Чан Мином и, вытянув вперед тонкие руки, взмолилась:

— Чан Мин, неужели ты не простишь меня?

Чан Мин содрогнулся от этих полных муки слов, повернулся было к Бай Хуэй, но тут же спохватился и решительно зашагал прочь.

Он уходил, ничего не слыша. И даже если бы он что-нибудь услышал, он бы все равно не вернулся. Вот так он дошел до своей гостиницы, но не стал подниматься наверх, а пришел в свою комнату, запер дверь, выключил свет и стал ходить из угла в угол. Сверху доносилось приятное, волнующее пение Ма Чанчуня. Звуки песни взмывали ввысь, словно белоснежное облачко, и долетали до края небес, который виднелся с вершины горы Обо. Чан Мин больше не мог оставаться в комнате один. Он выбежал в коридор, взлетел по лестнице и ворвался в комнату, откуда доносились пение и смех.

Ма Чанчунь увидел расстроенное лицо Чан Мина, подошел к нему и сказал:

— Браток, а я-то думал, почему ты так долго не приходишь? А ты, оказывается, слушал мое пение за дверью! Я знаю, ты растроган! Песню, которую ты только что слышал, я сам сочинил. Да ты, браток, оказывается, истинный ценитель! — И он крепко обнял Чан Мина.

Вечером Ма Чанчунь по причине чрезмерного волнения и отсутствия снотворного никак не мог уснуть и долго разговаривал с Чан Мином. У Чан Мина самого голова трещала, где уж ему было вслушиваться в то, что говорят другие. Лишь где-то за полночь Ма Чанчунь угомонился и захрапел. Воздух вырывался из его груди, как из кузнечных мехов.